— Дура я, дура и сволочь, — вдруг еле слышно сказала Кесирт, — всегда вначале делаю, а потом думаю.
— Ты о чем, перестань, — ласково сказал Цанка и хотел погладить, как бы успокаивая, ее руку.
— Убери свои руки, — резко вскрикнула девушка, — не смей. Понял?
Цанка, как от огня, одернулся.
— Какая я дура. Просто гадина, — продолжала она в том же тоне. — Никогда ума не было… Да ладно, когда-нибудь поумнею. — Я не пойму — ты о чем? — удивлялся Цанка.
— Вырастишь — поймешь, — язвительно отрезала Кесирт. — Все равно во всем я буду виновата… В любом случае… Какая я дура!
Она обхватила свои коленки, положила на них голову.
Кружась, выдавая удивительные пируэты, прямо на скатерть упал маленький, молодой листочек ольхи.
— Ты посмотри, какой он клейкий, — удивился Цанка, сжимая в пальцах листочек и выкидывая в сторону.
— Да, видимо, клейкий, — задумчиво глядя в сторону ответила Кесирт. — Видимо хочет, чтобы к нему что-нибудь прилипло, а оно не прилипнет, а пристанет, попользуется, за ненужностью и выкинет.
— Ты действительно дура, Кесирт, — злобно парировал ее вывод Цанка. — Дура и ненормальная.
— Спасибо! Я рада, что ты это понял, — в таком же тоне ответила Кесирт, поворачивая голову в его сторону, и ее глаза в отражении догорающего костра блеснули ядовито-красной искрой.
Цанка встал, кинул в костер охапку маленьких веток. Они вначале задымились, зашипели, выделяя влагу, и наконец основательно просохнув, вспыхнули, озарив лица молодых людей блекло-красным цветом.
Вдоль всей реки отчаянно квакали лягушки, детским голосом плакали на противоположном берегу шакалы, где-то рядом одиноко, громко кричала «квау… вау…» ночная кваква. Над склоном горы меж мелкой весенней листвы показался яркий силуэт полной луны. Она как-то виновато, с завистью подглядывала над бестолковостью молодых. В ночной тиши было слышно, как, перекатываясь по камням, женским таинственным шепотом журчала вода. От огня в костре громко треснул камень.
— Я пойду нарву коню еще немного травы, — сказал Цанка и исчез в темноте.
Кесирт долго сидела одна у костра в одной и той же позе, в полном оцепенении, думала о чем-то своем, видимо, вспоминала прошлое, заново все переживала. Рядом в кустах что-то зашевелилось, она встрепенулась, огляделась вокруг и увидела в ночной темноте две пары красных огоньков.
— Цанка, Цанка! — вскочила она. Цанка, где ты?
Гулкое эхо пронеслось по ущелью: «Э-у-а… Э-у-а».
— Цанка! — вновь отчаянно крикнула она, и ночное звонкое «Э-у-а» вновь эхом пронеслось по горной долине. Холодный пот прошиб ее спину, не зная что делать, она в истерике закаталась вокруг костра. В это время вновь треснул с силой камень. Кесирт от испуга упала на задницу, резко вскочила, в страхе подбежала к коню, одной рукой схватила его за гриву и вновь крикнула отчаянно:
— Цанка!
— Что случилось, я бегу! — раздался родной, звонкий голос.
Из темноты выступил силуэт Цанка, он бежал запыхыясь, неся в руках охапку сочно пахнущей травы.
— Кесирт, что с тобой? — спросил он, бросая перед конем свою ношу и нежно, с оглядкой беря ее за локоть.
Она не одернула руки, как прежде, а наоборот другой рукой схватила его за рукав рубахи.
— Цанка, где ты был? Я так испугалась… Там какой-то звук… Красные глаза блестели, их много… Я боюсь.
— Не бойся, Кесирт, — очень нежно промолвил шепотом Цанка, и легонько притянул к себе девушку.
Она легко поддалась, прильнула к его телу, часто, тяжело дыша в грудь, руками упираясь в его худые ребра. Цанка за плечи легонько обнимал ее, наклонив голову, вдыхал запах ее тела, ее волос. Как он был счастлив! Кто бы мог знать, какое блаженство он испытывал от всего этого!
Все это длилось недолго. Кесирт, напоследок глубоко вздохнув, вышла из его объятий, пошла к костру.
— Давай, как-нибудь устроимся на ночлег, я ужасно устала, глаза слипаются.
— Ты давай постели на дно телеги истанг,[64] накройся своим полушубком, а я возьму дядину бурку, устроюсь у костра… К тому же мне надо постирать одежду.
— Как постирать? — удивилась Кесирт.
— Ну, не могу же в таком виде, да еще с синяками появиться в селе. Что люди скажут?
— Да, — задумчиво сказала Кесирт. — А как она до утра высохнет?
— Повешу у костра, как-нибудь обсохнет.
Кесирт молча подошла к телеге, стала устраиваться на ночлег, потом резко сказала:
— Давай, скидывай одежду, я ее постираю.
— Да не надо. Спи.
— Делай, что я тебе говорю.
Немного поспорили. Наконец Кесирт взяла верх.