Вобщем, спустя ровно три часа, поправ страх насильственной смерти, он все-таки открыл эту дверь. И остолбенел.
Я заглянула в комнату из-за его плеча и не сразу, но поняла, что его напугало. В комнате был только ты - ты спал в глубоком кожаном кресле, удобно устроившись в нем, укрытый мягким серым пледом. Твоего лица почти не было видно, его закрывали упавшие на щеку волосы. Все окна в комнате были открыты настежь, и сильный августовский ветер затянул тяжелые синие шторы наружу - они там хлопали по карнизу.
И где-то был слышен шум льющейся воды.
Финал этой ситуации был, на мой взгляд, несколько комичным. Марк закричал:
- Папа! - и бросился к окну, стал смотреть вниз.
Ты даже не пошевелился. Но зато в дверях ванной комнаты, которая в закрытом виде почти сливалась с дальней стеной, появился Лева, в длинном халате, с мокрыми после душа волосами.
-Тише, Марик, - укоризненно сказал он. - Люди спят.
Он еще не очень твердо стоял на ногах, но улыбка, о возможности которой я могла только догадываться по "садово-огородной книге" - нежная, уверенная и прямо свидетельствующая о твоей победе, уже жила на его лице".
* * *
Стокгольм в середине октября тихий, ясный, благополучный. Для меня Стокгольм - это Малыш и Карлсон, Расмус-бродяга, мальчик Мио и волшебные яблоки.
Ты показываешь мне город, мы едим запеченную в сливках треску, смотрим с моста на опавшие листья клена, пьем пиво на улице. На церемонии вручения премии на сцене шведский король что-то долго и неслышно для присутствующих говорит тебе, а ты - ему. Вы оба при этом смеетесь и нарушаете протокол.
- Что он тебе говорил? - спрашиваю я, уже ближе к вечеру, когда ты оказываешься в зоне относительной досягаемости. Ты отводишь меня в сторонку и так, чтобы не слышали многочисленные журналисты, говоришь мне на ухо:
- Он сказал: "Ну, ты, козел. Ты куда это пропал на двадцать лет? Тебе что, насрать на мнение мировой общественности?" А я ему : "Ты сам козел. Имел я в виду твою общественность. Но тебя лично я очень рад видеть".
Папарацци фотографируют нас сверху, снизу, сбоку, и даже понятно - зачем.
- Чего ты врешь! - говорю я тебе.
- Я не вру! - удивляешься ты. - Мы с ним двадцать пять лет знакомы, еще с тех пор, как он был не королем, а простым престолонаследником. Он мой коллега, мы с ним когда-то в Лондоне лабораторию на двоих делили. Целых два месяца. И по вечерам пили портер. Я и на свадьбе у него был.
- А что, - задаю я идиотский вопрос, - короли тоже бывают биологами?
- Более того, - очень серьезно и еще сильнее понижая голос, произносишь ты, - случается, короли даже бывают людьми.
На пресс-конференции тебя спрашивают, вернешься ли ты в Израиль.
- Нет, - отвечаешь ты. - Я как бы и не жил там никогда.
Повисает некая пауза.
- Дом там, где Харт. - говоришь ты и подмигиваешь мне, сидящему на галерке. Мы недавно посмотрели с тобой этот старый фильм с нетипичной для Голливуда эстетикой и молодой Умой Турман. Журналисты молчат, но по-своему въезжают в каламбур.
- Кстати о кино, - поднимается молодой толстый британец с микрофоном ВВС.
Ты смеешься.
- ... Как вам последний блокбастер Бессона?
- А что такое "блокбастер" ? - спрашиваешь ты.
* * *
Мне двадцать два года. В Саду ранняя, неправдоподобно жаркая весна. Пройтись босиком по влажной траве можно не позднее шести утра - в серой дымке, в тени банановой рощи, трогая большие прохладные листья и дыша тонкими запахами расцветающего берега. После шести все стремительно высыхает и в нашем доме приходится закрывать жалюзи и включать кондиционер. Это другой дом, но у него тоже есть плафон, а во внутреннем дворе растет маленькая молодая араукария, которую привезли тебе из Латинской Америки два месяца назад. Она не нуждается в технологии компенсаторного интродуцирования - она просто растет в этой земле.
Я уже нырял с волнореза и сломал ногу. Теперь я сижу в гипсе, держа на коленях ноутбук, и вяло пишу концепцию правовой экспертизы для каких-то очередных социальных реформаторов.
А два старых рыжих придурка - Лева с Линой - играют в теннис. Они мокрые, одинаково длинноногие и носятся, как лошади. Они все в белом, а я в гипсе и работа моя не движется.
Я смотрю на них и думаю... ничего я не думаю.
Пожалуй, я их ненавижу.
Я закрываю глаза и вижу солнце.
© Марина Козлова
Киев, март 2000г.