Атмосфера внезапно переменилась: я пишу, значит свой. Меня забросали вопросами: откуда появился, как и почему увлекся шансоном, как начал писать стихи. Я говорил, отвечал, начал чувствовать себя немного увереннее, и, наконец, наступил волшебный миг, когда я рассказал, что пою, что когда‑то попрошайничал на улицах Ангьена и, накопив немного денег, купил себе по случаю велосипед, на котором ездил в Париж на площадки, где танцевали под аккордеон. Тут царица пчелиного улья потребовала тишины: я произнес слова, которые в ее глазах имели огромную важность. «Ты знаешь “Бал Джо” или “Маленький балкон”?» Эдит перечисляла места, которые посещала до того, как успех унес ее в совершенно чуждый мир. Она испытывала сильную ностальгию по своему уличному прошлому и сожалела, что давно не посещает бистро для простых людей и танцевальные залы. И вдруг перешла на свой родной, уличный язык:
— Так что, сбацаем на раз — два — три?
Я ответил в том же духе:
— А чего бы и нет?
— Как надо, или наоборот?
— Все в кучу!
— Давай, голубчик, ща поглядим!
Она велела Мишелю Эмеру и Анри Конте свернуть ковер, Маргерит Моно села за рояль, и начались вальсы, затем пошли пасодобли, и снова вальсы. Ну и сильна же была госпожа, просто‑таки неутомима, а, кроме того, до чего упряма! Решила показать, что здесь командует она, и что мы не остановимся, пока хозяйка того не захочет. Между нами вдруг возникло нечто, напоминающее отношения парня и девушки: ни один не уступит, лучше сдохнуть! Она уцепилась за меня, а я, ускоряя шаг, уже почти тащил ее на себе, но она никак не желала признать себя побежденной. И вдруг, с самым непринужденным видом, хотя и задыхаясь, постановила: «Ничего не скажешь, наш человек!»
У меня было такое чувство, что я получил документ об усыновлении. Жюльет Ашар, которая обожала танго, спросила, танцую ли я этот танец. Я утвердительно кивнул головой. Эдит вмешалась: «Не сегодня, Жюльет, в другой раз». Попробуй‑ка отнять у госпожи ее игрушку!
Как и Жобер, Рош ушел довольно рано. Мне тоже предстояло вернуться пешком на площадь Пигаль, но в ту ночь я словно летел на крыльях, тем более что Эдит предложила называть ее по имени и снабдила меня нежным прозвищем, совершенно в ее духе. Она сказала: «Ты будешь моим хреновым ангелочком». И назначила назавтра встречу, чтобы поговорить о шансоне. Рош тоже был приглашен, так что все было серьезно. Прекрасную картину портило только одно: я был женат и имел ребенка. Эдит любила лишь одиноких мужчин и женщин. Их и только их. Она была религиозна, но, как самка богомола, не желала ни с кем делиться, особенно в любви и дружбе.
На следующий день я пришел вовремя, но один, поскольку Рош, который ложился спать под утро, так и не смог проснуться. Мне пришлось дожидаться, пока Эдит встанет — она была ночной пташкой. Ложилась очень поздно, поэтому, чтобы прийти в себя и быть в форме, ей требовалось отоспаться. Наконец она появилась, в тапочках и ночной рубашке, всклокоченная, с носом, блестящим от вазелина, который называла «вазелошкой» и которым смазывала вечно сухие ноздри.