Если не считать самоуправства помкомвзвода управления, к сержантам у меня замечаний нет. Рядовой состав в большинстве своем добросовестно выполняет обязанности как в парке, так и на ОП.
— Хорошо, товарищ лейтенант,— командир батареи тяжело вздохнул,— наверно, началась война... Поеду уточнять задачу. Орудия развернуть для, круговой обороны. Готовность к открытию огня — он взглянул на часы — десять минут.
После отъезда лейтенанта Величко прибыл замполит. Он бодрился, но скрыть волнение не мог.
— Где командир батареи? Как дела, чем занят личный состав? — спрашивал замполит.— Пойдемте, поговорим с людьми...
Со стороны парков летит «хеншель», курс на Зимно. Замполит оборвал речь. Стреляют оба ручных пулемета и орудийные номера из карабинов. В ушах стоит треск.
— Что это, товарищ лейтенант?.. Неужели наши, люди... стреляют?
Да, конечно.
— Но...— замполит всплеснул руками,— товарищ лейтенант, мы не имеем права...
Ничего не поделаешь. Личный состав 3-й батареи привлекается к стрельбе по корректировщику с 3-х часов 10-ти минут.
— Как можно...— с дерева падали ветки, срезанные очередью ручного пулемета. Политрук остановился:
— Товарищ лейтенант, вы не имеете указаний, самовольно действуете...
«Хеншель» опасней бомбардировщиков, он корректирует огонь немецкой артиллерии. 3-я батарея прибегла к стрельбе в целях самообороны, будучи вынуждена, и поэтому не нуждается в чьих-либо указаниях.
Спираль в направлении монастыря, которую описал «хеншель», снова привела его в район огневых позиций.
— Воздух! — объявил сидевший на дереве наблюдатель.— Воздух... воздух! — слышалось со всех сторон. Стрельба возобновилась. Политрук сокрушенно вздыхал, оглядывался.
— Командиру батареи вы доложили? Разве можно без разрешения? Ваша опрометчивость, товарищ, лейтенант... Опасно, ведь мы на границе. Возможно, фашистская провокация... Подождать бы... пока выяснится...
С начала огневого налета противника 3-я батарея действовала в соответствии с инструкцией на случай войны. Не знаю, как называется то, что произошло... нападение или провокация, но боевые действия начались — это факт. Тщетно я пытался успокоить замполита. Он крайне взволнован. Порывался идти куда-то, поминутно поправлял одежду.
— Воздух! — кричал со своего насеста наблюдатель.— Товарищ лейтенант, глядите, глядите... сколько их....
Рокот, едва слышимый вначале, нарастал с каждым мгновением, близился. Политрук поднял голову и умолк.
— Десять... двадцать... тридцать,— со страхом, в каком-то упоении выкрикивал наблюдатель,— пятьдесят... семьдесят...
Со стороны границы курсом на юго-восток шла крупная партия бомбардировщиков. За ней вторая, третья.
Замполит проводил воздушную армаду взглядом и, когда гул затих, спросил наблюдателя.
— Сколько вы насчитали?
— Сто восемь.
— Куда они полетели? — спросил политрук.
— Не знаю точно... товарищ политрук,— ответил наблюдатель,— на юго-восток... высота две-три тысячи метров.
Всходило солнце. Противник продолжал вести методический огонь по району монастыря и опустевшим паркам. На дороге, которая вела в лес северо-западнее Зимно и дальше на Хотячев, движение машин усилилось. Замполит взглянул на часы.
— Пять тридцать восемь... вы говорите обстрел начался в три часа?
Да, в 3 часа 02 минуты. Немцы ведут боевые действия уже 2 часа 36 минут.
— Когда вернется командир батареи?
Неизвестно. Скоро, надо думать. Он приказал подготовить позиции для круговой обороны.
Политрук осведомился, что для этого сделано, и снова начал сокрушаться по поводу того, что огневые взводы вели стрельбу, не имея указаний.
— Как дела, товарищи красноармейцы? — политрук подошел ко 2-му орудию. Орудийные номера поднялись со своих мест.
— Теперь уже... всему конец... никаких дел... война,— ответил за всех сержант Дорошенко.
Стали подходить люди других орудий. Послышались вопросы. Как на границе? Что предпринимается? Потери? Почему бездействуем?
— Товарищи красноармейцы, нельзя в такое время рассуждать сгоряча. Фашисты задирают нас, они хотят начать войну и взвалить вину на Советский Союз... возможно,провокация...
— Разрешите, товарищ политрук, трясло-то как монастырь?.. Ходуном ходили стены... света белого не видно... и людей сколько побило... сгорел тягач,— раздались возражения.
— Товарищи красноармейцы, фашисты осложняют отношения...
— Чего уж осложнять... вот все, гудит... По границе бьют... а самолетов-то сколько? Летят и летят, конца-краю нет... война... зачем говорить? — кричит кто-то из задних рядов.