Выбрать главу

ВСЕВОЛОД КУРДЮМОВ. ПРОШЛОГОДНЯЯ СИНЕВА

Виктор Кудрявцев. «С чужого голоса пою» (Вступительное слово)

Решение издать в нашей раритетной серии небольшую книгу Всеволода Курдюмова в первую очередь было продиктовано тем, что лучшие его сборники стихотворений также имели сугубо библиофильский тираж и давно стали объектами вожделения не одного поколения коллекционеров. Судите сами, сколько книг могло уцелеть по сей день после всех войн и революций, если их тираж, «не для продажи», «оставлял от 50 до 80 экземпляров…

Всеволод Валерианович Курдюмов (1892, Петербург — 1956, Москва), работая в Политическом управлении Реввоенсовета, писал в изрядном количестве скучные агитационно-пропагандистские рассказы и пьесы, позже сотрудничал с московским Театром кукол С. В. Образцова… Короче говоря, брался за любую литературную «халтуру», чтобы заработать на кусок хлеба. Стихи в те годы Курдюмов уже не публиковал, а ведь именно благодаря им оставил он свой след, пусть и скромный, в истории русской литературы.

Дня того, чтобы стать поэтом, подобно многим своим сверстникам, у Всеволода Курдюмова были все основания: к богатые культурные традиции обеспеченной дворянской семьи, отличное филологическое образование, включающее Тенишевское училище, Петербургский и Мюнхенский университеты и, конечно же, раннее осознание своего предназначения, «зараженность Блоком и Кузминым».

Первый, юношеский сборник стихов «Азра» (СПб., 1912) не остался незамеченным, на его выход, среди прочих рецензентов, откликнулись В. Брюсов и Н. Гумилев. И хотя их приговор начинающему поэту был достаточно суров: «уклон к декадентству прошлых дней», «мрачный романтизм, слезливая чувствительность», Курдюмов уже через год выступил с программной книгой «Пудреное сердце» (у автора «пудренное» — В. К.), в которой старался более строго соответствовать заявленной им самим «поэтической школе» Кузмина. Гумилеву книга не понравилась за ее «бесшабашный эстетический снобизм», «бесцеремонное обращение с русским языком» и другие, не менее тяжкие, грехи. В то же время в ряде отзывов отмечалась возросшая техника стиха, серьезная работа молодого автора в области рифмы. «Очень немногие поэты пытаются разнообразить формы своих стихотворений, — писал В. Брюсов, — так, В. Курдюмов пишет рондо (и непременно на какие-нибудь трудные рифмы: “сердце — иноверце — сестерций — дверце — терций”)» («Русская мысль». 1913, № 8).

Всеволод Курдюмов становится участником весьма почтенных «Вечеров Случевского», несколько позже — литературного кружка «Трирема», общества поэтов «Марсельские матросы». В феврале 1913 года его приняли в «Цех поэтов», что стало мощным катализатором его дальнейшего поэтического роста. В течение 1914–1915 гг. в Петрограде один за другим вышли четыре тех самых малотиражных сборника Курдюмова: «Ламентации мои», «Зимою зори», «Свет двух свечей» и «Прошлогодняя синева», которые разошлись прежде всего среди знакомых поэтов. В этих книгах, как отмечал М. Гаспаров, «от псевдокузминскои игривой безмятежности автор постепенно двигался к неврастенической резкости».

В 1916–1924 гг. Всеволод Курдюмов служил сначала в царской, затем в Красной Армии, не оставляя при этом литературных занятий. Участвовал в «вечерах поэтов» в литературно-артистическом кабаре «Привал комедиантов», ставил пьесы, в том числе собственного сочинения, в полковых театрах, вступил во Всероссийский Союз поэтов, печатался в ряде региональных периодических изданий. С лирическими стихами в последний раз выступил в 1922 году, да и то за границей, в берлинском журнале «Сполохи». И хотя продолжал их писать едва ли не всю оставшуюся жизнь, время будь то «пудреных», будь то «оловянных» сердец безвозвратно ушло. Страна Советов требовала стихов и иных песен.

АЗРА (СПб, 1912)

Моим друзьям

«Мы убаюканные дети…»

Мы убаюканные дети Застывших хороводов звезд, Но через пропасти столетий Мы перекинем зыбкий мост.
Мы одиноки в тесном склепе Рожденных строчек нежных книг. Никто не знает наши цепи Незримых, режущих вериг.
Мы пленены далеким краем, Как беспечальный пилигрим. Что недосказано — мы знаем, Что знаем — недоговорим.
Июль 1911

Ушедшие

Так щедро жизнь готовит встречи И в каждой встрече кроет яд. Ты не вернешь своих утрат, И не воротится ушедший.
Ты тщетно, клича звонким рогом, Напутствий просишь у звезды. В песке затоптанном следы Ты тщетно ищешь по дорогам.
Готовь израненные плечи К ударам горестным судеб, Цветами полни тихий склеп — Ведь не воротится ушедший.
Август 1911

Ирис

Николаю Белоцветову

Он знает все — седой папирус, Что я шептал в больном бреду, И для Кого — в моем саду Уныло цвел лиловый ирис.
Он знает — я печальным вырос, Я верил в скорбную звезду. Уныло цвел в моем саду Осенний цвет, лиловый ирис. Он знает — Кто взойдет на клирос, Кого — молясь, так долго жду, И Кто сорвет в моем саду Осенний цвет, лиловый ирис.
Он знает все — седой папирус, Куда — так скоро я уйду, Над Кем — в заброшенном саду Вновь зацветет лиловый ирис.
Февраль 1911

Белладонна

Б. Рапгофу

В твой сад зачарованный, лунный Приду я усталый, влюбленный, Целуя с мольбою несмелой Мой белый Цветок белладонны.
Незримые, нежные струны Звучат богомольно и сонно, Баюкают лунной сонатой Мой смятый Цветок белладонны.
О том, что прекрасно и юно, Мне шепчет мой бред воспаленный. Целую цветок омертвелый, Мой белый Цветок белладонны.
Июнь 1911

Гей вы, стрелы

Юрию Гернгросу

Гей, вы, стрелы-самострелы! Мой узорчатый шелом? Горе ль мне, что кудри белы Над насупленным челом.
Было время — желтым шелком Вы шепталися с плечом. Вас ласкали тихомолком, Были сечи нипочем.
Было время — разгорались Очи серые огнем, Нивы вражие топтались Верным дружкою-конем.