У тебя губы флейтиста,
Ты знаешь наизусть поэтов,
В ирисы вонзаешь аметисты,
И даже шарф твой фиолетов.
И у меня все другие цвета в опале
Так отчего же мы ропщем,
Словно наши жизни не совпали
И не стали чем-то общим?
Я открою тебе причины,
И ты выслушай мою исповедь:
Только в зеркале витрины
Я любуюсь аметистами;
Все мои ирисы
Останутся вянуть в теплице,
Никогда ими не вырисую
Своей петлицы.
Из поэтов — помню имя
Ромео и Верону.
Люблю твои губы, но своими —
Их не трону.
Сопрано за стеной
1. У печи
Родное захолустье
— Душа моя пьяня
И ревностью и грустью,
А ты, — ты от вина.
За стеной поешь и пляшешь,
Да над моей тоской,
Кадилом жарким машешь —
«Со святыми упокой»…
Иль это синевою
Пахнуло из печи?..
Заною я, завою,
Тогда молчи, молчи!
2. Не надо ждать
Она в дверях не спросит: «Можно?»
Не надо ждать ее в бреду:
Она пройдет, и я пройду,
Направясь противоположно.
Пройду — шатаясь; ей вослед,
Как прежде, броситься желая.
Теперь моя певунья — злая,
Предпочитает эполет.
Кто я, она уже не помнит,
И почему знаком уют
Одной из с ней несмежных комнат,
Вот той, где больше не поют —
Моей… и только утром рано
Не знаю, право, что со мной:
Я снова слышу за стеной
Колоратурное сопрано.
3. Зимою
Как все во мне перемололось:
Любовь и ненависть — мука!
Лишь за стеной высокий голос
Поет о смерти голубка.
Я знал надушенные пальцы,
Рубин на перстне — до зимы.
Зимою только постояльцы
Несмежных комнат стали мы.
Газелла
Как люблю я запах кожи,
Но люблю и запах жасмина…
М. Кузмин
«Как люблю я запах кожи» — твоей,
Но не знаю мамы строже — твоей.
Ведь другой подаришь розан-рада;
Что тут розан — все не гоже твоей.
У меня свои ухватки, речи —
Все они в твой дом не вхожи. Твоей
Не дождусь записки — из рук в руки —
Попрощавшися у ложи твоей;
А в записке: «У тебя есть песни;
Хочешь — стану песней тоже твоей?»
На лодке
Сорванной кувшинки лепестки разрознили,
Уж не знаю, вы в который раз:
Жаль вам — есть цветы на озере,
Кроме вас.
Хорошо мне — руки до плеч голые.
В воду опушу их, под кормой
Будто бы воркуют голуби,
Ваш и мой.
Беленький ваш, не такой, как прочие:
Вашим башмачкам он был модель…
Ай, да так вы их замочите,
Mademoiselle!
В «Ludwigscafe»
Отцарствуй, царственный романтик!
И память Людвига скудей,
Растаяв в горностаях мантий,
В тоске баварских лебедей!
С твоею памятью и имя
Будь предано аутодафе!
Зачем созвездьями своими
Заткало вывески кафе?
Сюда идут, гонимы жаждой,
И, как бы мстя своей судьбе,
Здесь каждый любит, помнит — каждый
Бросает пфенниги тебе.
Молчит труба, прославив подвиг. —
Истлей под панцирем годин,
Отцарствуй, вывесочный Людвиг,
Второпришедший Лоэнгрин!
2. Бой часов
Бьют часы
Бьют часы половину чего-то,
Ну не все ли равно, чего.
Разве зори на стекла киота
Бросят золота нам своего?
Хоть и бросят. — Ну, разве не схожи
Зори вечера, зори утра? —
Это — сестры, и обе пригожи;
Не узнаешь — какая сестра.
«Любовь»
Брежжит это слово угадываемое,
Чуть утро, в моем окне.
Губы раскрываю, радуемый,
И тубы мои в огне.
На постель обратно падаю,
Только нет со мною и во сне
Мне сладу.
Так надо увенчать увенчиваемую,
На поле венков нарвать.
Лишь бы им сердце изменчивое
На той же дало увять —
А то губы так застенчиво
Отвергают губы — целовать
Все меньше.
Не лампады
Меж заневещенными днями
Прожглись огни — и тлеют дни,
И звезды застланы огнями,
И поутру еще огни.
И поутру горят над ложем
— Когда-то только мне для сна, —
И отогнать их мы не можем
Прорезанным крестом окна.
И будет крест на светлом поле
Черней, чем боле даль светла…
О, незамеченной, легко ли,
Изласканная, ты ушла?
Ты ль беззаботно черной мушкой
Заклеишь кровь у края рта,
Иль, как над сломанной игрушкой,
О нас проплачешь у моста?