Раненое зеркало
Артуру Гофману
В то зеркало, где я грущу,
Он бросил камнем и, калеча,
Направить может он пращу
Другой раз метче.
Он не хотел предостеречь,
Но знаю: жуткая примета —
Звеня у отраженных плеч,
Расцветшая комета.
Иль верно метила рука,
Совсем своей не зная цели?
Не я. — Стеклянная река
Текла в ее прицеле.
Ах, пращник, пращник, обожди!
Пока упрямо руку взносишь;
Обдумай: зеркальной груди
Последний стон ты ль просишь;
В меня ли бросишь?
Отставшая звезда
Звезда меня вела и, верно, к Вифлеему,
Теперь она за мной — отстала на пути.
Вперед упала тень моя, ложася немо,
И тень моя растет, и мне по ней идти.
Там позади луга раскинулись далече,
Еще не знающие грохота колес;
И только к роднику ведет тропа овечья,
Не волчья! — я напрасно круглый камень нес.
Не обождать звезды. Печальная, простая
Над пройденным моим лишь теплится звезда.
И снова страх, и снова, мнится, волчья стая,
И поднят камень мой на мирные стада.
Музе
Неприглядна и боса,
Этот раз приходишь в рубище —
У души, как прежде, любящей,
Взять больные голоса.
И устать — давно пора,
И в дороге — искололося.
И не знаешь, хватит голоса —
До утра.
Чтобы ты могла уйти,
Твои ноги в росах вымою.
Уноси мое таимое,
Размечи его в пути!
ЗИМОЮ ЗОРИ (Пг., 1915)
Маре
Когда один с самим собою
Я проклинаю каждый день, —
Теперь проходит предо мною
Твоя развенчанная тень…
С благоволеньем? Иль с укором?
Иль ненавидя, мстя, скорбя?
Иль хочешь быть мне приговором? —
Не знаю…
А. Блок
I. «Я именем твоим позорю…»
Я именем твоим позорю,
Быть может, не стихи одни,
Но все мои зимою зори,
Но все мои зимою дни.
Я прежде плакал, что ни разу
Не приходила ты — родной,
Но ты мне в кровь влилась заразой,
И стала властвовать над мной.
Во мне чужое сердце стало
И вздрагивать, и замирать.
И именем твоим пристало
Мне новую открыть тетрадь.
Не сетую, что ты — чужая:
Моя душа теперь глуха. —
Я только губы погружаю
В твои холодные меха.
II. «Будут цветы, что лампады…»
Будут цветы, что лампады,
Теплиться в горнице твоей
От самого листопада
До белых ночей.
В светлые глядеться очи
Недолго мне, вечерний друг:
Настанут белые ночи —
Уедешь на юг.
III. «И если б жизнь моя рвалась…»
И если б жизнь моя рвалась,
И зарево темнело зори, —
То светлых и пытливых глаз
Ты не смежила б на дозоре.
Когда я приготовлю яд,
Захочешь опрокинуть чаши. —
Но ядовитые поят
Источники две жизни наши.
Так тяжела любовь твоя
— Заголосишь от ней, возропщешь. —
Не как былинку ты меня,
Но как любимый жемчуг топчешь.
IV. «Но вечера — те не забыты…»
Но вечера — те не забыты,
Забыты лишь названья дней;
И этот лунный серп отбитый —
Он тоже кажется бледней.
Он все чахоточней и тоньше
— Таким его мы видим днем.
Его ли раньше я покончу,
Иль буду вспоминать о нем?
Он самый страшный мой свидетель,
Он никому не рассказал,
Как много я намылил петель
И только к утру развязал.
V. «На холодные пальцы дышишь…»
На холодные пальцы дышишь,
Отворачиваясь от меня,
Будто ты в камине не слышишь
Потрескивающего огня.
Не по тебе под кровом общим,
И ты не берешь его тепла.
Мы любовь и уголья топчем
Выпавшие, и любовь — зола.
И еще вечер нами прожит;
Гаснет огонь, поленья горбя…
И этот огонь не залижет
Ласково моих ран от тебя!
VI. «Ты голубям не дала клева…»
Ты голубям не дала клева,
Мне не протягивала рук
И светлого жалела слова,
Вечерний и жестокий друг.
А я не клял, не ненавидел —
Ведь знал, что надо мной гроза,
И только в темной ночи видел
Закрытые твои глаза,
Твои огромные ресницы…
И я их не могу забыть,
Как не сумел тебе присниться,
А ты — мне верить и любить.
VII. «О, разве я раньше заметил…»
О, разве я раньше заметил
Это гладкое кольцо твое
И что твой взгляд совсем не светел,
Отвращая свое острие.