III. «Нет, белой ночи не бывать…»
Нет, белой ночи не бывать
У церкви Глеба и Бориса!..
Один упавший на кровать
Твой образок из кипариса.
Со мной недолго ты была.
И ты опять — в миру огромном.
А в окнах те же купола,
Но только в небе к ночи темном.
Вослед тебе пришла тоска
И вечером стучится в двери,
А я гляжу на облака,
Тебе попутные, я верю.
IV. «Так недолго было больно…»
Так недолго было больно
С нелюбви твоей.
Та пора, что колокольня
Посреди полей.
Черным лесом не закроют
Расписных бревен.
В землю ли меня зароют —
Так расслышу звон.
Все дарили мне подарки —
Лишь один таю —
Мой нательный крестик яркий
— Нелюбовь твою.
V. «Перемежающий полет…»
Перемежающий полет
Колеблет восковое пламя.
И бабочка его зальет
Шероховатыми крылами.
А если в горнице темно,
Над изголовьем шорох крылий,
То мнится — Ангелам окно
Гостеприимно в сад открыли.
Испепеляя листопад,
Они нисходят к свежей боли —
У незатепленных лампад
Мне не о ком молиться боле.
Безнадежные ямбы (восьмистишия)
I. «Не встать от писем до рассвета…»
Не встать от писем до рассвета,
Их после выслать «заказным»
И от отсутствия ответа
Быть беспощадным и больным.
Уж не спешить на голос близкий,
На огонек не заходить, —
Одни почтовые расписки
За старым образом хранить.
II. «Я птицу приручу чужую…»
Я птицу приручу чужую
Петь под окном мне поутру.
И дни и ночи размежую
В холодном доме на ветру.
Но вечера скопив улики,
Не выйду к гостю моему:
Мне эти комнаты велики,
Когда я не один в дому.
III. «Была печаль по жизни смелой…»
Была печаль по жизни смелой,
Воспоминанье прежних нег;
И мы не видели, что белый
За этот вечер выпал снег.
И снова стало как зимою —
Все та же улица тиха,
И над душой, еще немою,
Уже предчувствие стиха.
IV. «По метрикам мы — однолетки…»
По метрикам мы — однолетки,
Привыкли видеть нас вдвоем,
Две иволги из той же клетки,
Согласно иногда поем.
Но кроет двадцать третья осень
Мой путь опавшею листвой,
И столько же погожих весен
Подснежниками — светлый твой.
V. «Меня легко клеймить презреньем…»
Меня легко клеймить презреньем
За то, что верности не чту,
В садах чужих несу сиреням
Изжаждавшуюся мечту.
Но у тебя — забор да гвозди;
Стучишься — никого в ответ,
А белые роняют грозди
Свой пятилепестковый цвет.
VI. «За юностью — одни кануны…»
За юностью — одни кануны,
Томление по первом дне,
И от луны совсем не юный,
Дрожащий свет в моем окне.
А в настоящем — годовщины
Тех долгих бдений вроде сна,
И жизнь моя — на даровщину.
Без боли, смерти и вина.
VII. «Как огоньки порожних ламп…»
Как огоньки порожних ламп,
Тускнеет жизнь, — ровней и тише,
Чем этот безнадежный ямб
Наскучивших мне восьмистиший.
Прочту последние стихи,
А в пламени все то, что мило,
А в небе черные верхи
Черемухи моей могилы.
Корреспонденция с Ривьеры
Георгию Иванову
Молитвенник забытой веры —
Корреспонденция с Ривьеры,
Не читанная больше году,
Весеннюю хранит погоду.
На пинии, на апельсине
Вечерние стрекозы сини.
Лишь ирисы одни не пахнут.
Над ними зонтик ваш распахнут.
Ритмическою скован речью,
Гадаю, что я завтра встречу:
Ревнивую ль улыбку злую,
Соленую ль от поцелуя,
Вы на ночь двери ли запрете
И взвизгнет ключ при повороте,
Иль плюшевые только звери
На страже у прикрытой двери…
Но северная мгла из окон
Смывает сладкий яд волокон
Бумаги тонкой и немаркой
Под итальянской синей маркой.
Бедная баттерфляй
Марии Лёвберг
С горя ногти покусаю:
Он назвал меня «косая»,
При отъезде, невзначай…
Он любил мой желтый чай
И картинки Хокусая!
Пусть — косою, пусть — хромою,
Но я ногти в охре мою,
Чищу шелком с бахромою,
Не к тому, чтоб их кусать.
Можешь писем не писать.
Ведь довольно, ведь довольно
Мачты «Авраам Линкольна»
На песке рисует зонт
И гляжу на горизонт.
Угасаю, угасаю!
Только, милый, не скучай.
Ты любил мой желтый чай
И картинки Хокусая.