Глаза его лихорадочно горят; он вцепляется мне в руку и провозглашает, отчеканивая каждое слово:
— Законы квантовой физики неоспоримо свидетельствуют о том, что каждую минуту наши решения создают миллиарды потенциальных вселенных, параллельных миров — все равно, в будущем, в прошлом или в текущий момент! Пространство и время — всего лишь продукт нашего мышления, черт возьми! Ничто не существует за пределами нашего сознания, ничто не имеет смысла! Свет, в зависимости от детектора, которым его измеряют, представляет собой то волну, то частицу, однако классическая физика утверждает, что это невозможно, что нельзя быть и тем и другим, но результат налицо, а людям на это начхать: мы живем так, словно вселенная подчиняется нашим законам, словно прошлое застыло навеки, как мошка в янтаре! Так возьмите власть в свои руки, старина, исправьте историю, постройте иной мир по своей мерке, спасите Изабо, измените ее жизнь, переиначьте ее смерть, создайте нечто новое!.. Сейчас вы увидите, какое ничтожество мне присылают днем, — добавляет он, почти шепотом. — Скорей бы вечер, чтобы вы вернули мне Коринну.
Входит дневная сиделка, открывшая дверь своим ключом. Я здороваюсь с ней, прощаюсь с Виктором Пикаром, который хитро подмигивает мне, хотя подбородок у него дрожит, и потихоньку ретируюсь, услышав напоследок, как он спрашивает голоском благонравного мальчика, не помнит ли она его имя, и что она носит под платьем.
В тот же вечер, запершись в своей комнате, я сажусь, закрываю глаза и мысленно восстанавливаю свой приезд в замок в 1429 году. Я только что вернулся из Орлеана, который мы освободили от англичан вместе с солдатами Куртелена де Гренана. При штурме крепости Турель, куда нас послала Жанна д'Арк, я спас жизнь барону, и он не желает более расставаться со мной. Во время пира, устроенного в мою честь, я знакомлюсь с его юной супругой. И вот в наших глазах мгновенно вспыхивает любовь, безумная, не рассуждающая, всецело захватившая и ее и меня. Родители Изабо замечают это, упрекают Куртелена в том, что он привел в дом столь бесстыдного гостя, но барон слишком пьян, чтобы принять во внимание их слова.
Поднимаясь в свою спальню, он падает на слугу, который несет канделябр, освещая ему дорогу, огонь перекидывается на гобелен, а потом охватывает и весь замок. Куртелен де Гренан сгорает заживо, пытаясь обуздать пламя, родители Изабо погибают от угара в своей постели, кухонная девка Клотильда тонет в пруду при героической попытке набрать воды, чтобы залить огонь, а я в самый последний миг успеваю спасти Изабо. Оставшись вдовой в семнадцать лет, она наследует замок, который реставрируют по нашему вкусу, и аббат Мерлем венчает нас, по истечении траурного срока.
Довольно скоро Изабо беременеет и производит на свет девочку, которой мы передаем наше страстное увлечение живописью, и которая станет талантливой художницей. Родительские утехи, доставляемые нам дочерью, никоим образом не мешают нашему плотскому союзу: мы любим друг друга с неизменной силой до самой старости, до того мгновения, когда рухнувшее дерево убьет нас обоих — нас, но не нашу историю, которая тут же продолжится в потустороннем мире.
Почувствовав, что этот новый вариант нуждается в материальном воплощении, то есть, в письменной форме, я набираю текст на компьютере, делаю копию и распечатываю его. Затем ложусь и засыпаю, стараясь сконцентрироваться на тех же мыслях, чтобы и во сне продолжать конструировать судьбу, которую дарю Изабо.
Шесть часов спустя я просыпаюсь обессиленный, опустошенный и — с облегченной душой. Кофе, тартинка, душ, чистый лист бумаги. И в тот же миг Изабо берет меня за руку и направляет мое перо, рассказывая о том, как она счастлива, какая новая жизнь нежданно открылась перед ней. Целая вечность счастья, новых семейных обязанностей, которые она познает с наслаждением. Она горячо благодарит меня за то, что я помог ей родить наконец наше дитя, спрашивает, как бы я хотел назвать свою дочь. Не задумываясь, я отвечаю: Лидиана. Ибо в этом имени таится всё — молодость, очарование, энергия, талант… В нем воплощена моя тоска по иной жизни, несбывшейся жизни, что могла стать моей, если бы пять лет назад я доверился любви, которую внушала мне юная художница; со временем эта тоска перестала отравлять мое сердце, она зажгла его новым огнем.
Вернувшись с ночного дежурства у нашего чародея Виктора Пикара, Коринна обнаружила меня в халате среди разбросанных листков, которые я перечитывал. Я поведал ей историю о пожаре в замке, о смерти троих Гренанов и незаконной сводной сестры, словом, о потрясающей перемене участи, которая освободила Изабо. Коринна отнеслась к этому весьма скептически, она ответила, что я забыл разбудить Жюльена: конечно, сегодня последний день занятий, но мое сочинительство — не причина, чтобы позволять ему прогуливать уроки.
Устыдившись, я начал торопливо готовить завтрак. Коринна рассказала, что Виктор Пикар замучил ее вконец: ночью он трижды вставал, чтобы открыть клетку с крысами, — она боится, что не выдержит такого режима. Я успокоил ее, как мог, и повез Жюльена в лицей.
Он сидел, скрестив руки поверх ремня безопасности, и молча глядел на меня. Мы с Коринной старались как можно дольше держать его в неведении относительно невидимого вторжения Изабо в нашу жизнь, но видеоигры настолько приучили его к виртуальной стороне бытия, что он просто не мог этого не заметить.
— Как у вас с мамой, не слишком внапряг? — спросил он через минуту со смесью сдержанности и развязности, — это была его манера выказывать свое уважение к нашей интимной жизни.
— Не волнуйся, в настоящий момент у нас слегка штормит, но метеосводка обещает ясную погоду.
— Во всяком случае, ты-то кайфуешь на полную катушку.
— Что-что?
— С этой девицей из замка. Ты уж извини, Жан-Люк, но с тех пор, как мама дежурит по ночам, ты стал говорить во сне.
Мои пальцы судорожно стиснули ручку скоростей. Только не выдать себя, держаться естественно, спокойно, как всегда.
— И что ж я такого говорю?
— Откуда я знаю. Во-первых, не имею привычки подслушивать под дверью. Но иногда ты прямо голосишь…
Я настаиваю, проглотив комок в горле:
— Ну, и что я говорю в такие моменты?
— Без понятия. Ты говоришь на старофранцузском.
Я торможу на зеленый свет и, не обращая внимания на гудки и вспышки фар, поворачиваюсь к нему. Он слегка смущен, но не очень-то взволнован. И предлагает:
— Если хочешь, могу как-нибудь записать.
Я трогаюсь с места. Поставить у кровати магнитофон, который автоматически включится, стоит мне заговорить во сне… что ж, возможно, это наилучшее средство узнать правду. Однако, если Виктор Пикар прав, если моя вторая жизнь, в ипостаси Гийома, протекает в другом измерении одновременно с моей нынешней жизнью, то, наверное, их действительно необходимо разграничить.
Я проезжаю метров сто, и тут мои догадки выливаются в ошеломляющий вопрос, который старый ученый не затронул в нашем разговоре. Что если где-то в пространстве-времени, порожденном моей фантазией, Гийом д'Арбу тоже занимается, по воле своих снов, построением судьбы Жан-Люка Тальбо?
21
Освобождение Изабо состоится сегодня ночью, в двадцать три часа. Это может стать ее последним днем со мной, а я пребываю в каком-то мерзком оцепенении. Моя рука жаждет ощутить ее касание, пальцам не терпится схватить перо, чтобы восстановить контакт, но я дал обещание не мешать ритуалу, который сейчас разворачивается в замке, и держу слово.
Мари-Пьер и остальные настроены так твердо, что я из осторожности не стал посвящать их в новость об иной жизни, придуманной мною для Изабо. В конце концов, ей самой решать, должна ли она расстаться с этой формой существования или нет. Мое дело предложить, но не настаивать. Однако у меня становится тяжело на сердце при мысли, что она может отказаться от судьбы, которую я уготовил для нее, что она предпочтет раствориться без следа во всеобщей любви — этой идиллической перспективой почтальонша прожужжала мне все уши.