Я был у него дома всего один раз: куча сопливых детишек, супруга, замученная родами и вскармливанием младенцев, телевизор, включенный на полную громкость, чтобы заглушить вопли и перебранки. В сравнении с этим, мое пристанище казалось мне благостным приютом отдохновения.
— Не морочь мне голову, Жан-Люк, я ведь вижу, что ты не в себе. Ты уверен, что не подцепил там другую сущность?
— Другую… что?
— Ну, это как бы другая, вымышленная судьба. В этих проклятых замках, с их эгрегором, [19]чего только не водится. Вообще, мне сильно не нравится эта парочка затейников: такие обычно сидят в нижнем астрале [20]и пакостят людям как могут. Слушай, зайди ко мне, я тебе луковицу дам.
— Спасибо, не надо.
— Ну, тогда возьми хоть образок с Мадонной. Я правду говорю: видок у тебя неважнецкий. Держу пари, что тебе уже «прокололи картофелину».
— А это еще что такое?
— Да те же иголки, только втыкают их не в восковую фигурку, а в проросшую картофелину, и это куда хуже. Не так часто достигает цели, но уж когда достигнет, только держись, — ведь сигнал связан с силами земли. Если что-нибудь почувствуешь сегодня ночью, сунь их прямо в морозилку, понял?
— Что сунуть?
— Пишешь их имена на бумажках, бумажки скатываешь в трубочки и кладешь в лоток для льда, это заморозит судьбу, которую они на тебя наслали. Обещай, что сделаешь!
— Ладно, обещаю.
В семнадцать тридцать я высадил морозильщика судеб, вместе с флэшкой, возле его дома, а сам поехал на встречу с Жюльеном. Каждую вторую среду я возил его в бассейн, продолжая традицию, заведенную предыдущим мужчиной в жизни его матери. В свои шестнадцать с лишним лет он, конечно, мог бы плавать и один, но Коринне хотелось, чтобы я его подстраховывал, так ей было спокойнее. Жюльен, со своей стороны, признался мне, что не очень-то любит мокнуть в хлорке, но если мне это занятие не в тягость, пусть так и будет: матери приятно, а ему приятно утешить ее, достаточно она нахлебалась до меня из-за всяких подлецов, начиная с его папаши.
Мне очень нравились их отношения — взаимная забота и понимание с полуслова, подкрепленные бдительной настороженностью по отношению к внешнему миру. Поэтому роль двухстороннего конфидента меня вполне устраивала. Сам я семьи не завел и, устроив себе гнездо на развалинах чужого семейного очага, служил амортизатором между самостоятельной женщиной и независимым подростком. Для человека с моим характером — идеальная ситуация. Я чувствовал себя полезным, я поддерживал в доме атмосферу гармонии, никому не был обязан отчетом и своим единственным долгом почитал сохранение избранного порядка. Так отчего же эта замечательная конструкция вдруг дала трещину? В этом был виноват не только запрет, наложенный Коринной на нашу с ней близость. Я дорожил этой жизнью, но меня звало что-то еще — неведомо что и неведомо куда.
— Ты сегодня какой-то смурной! — сказал Жюльен, когда я вынырнул из воды.
Он только что побил меня на дистанции в сто метров кролем, и я объяснил эту подавленность своим поражением. Но мне не удалось его провести.
— Зря ты заедаешься насчет мамы. Она сейчас не на тебя злится, это ее мои преподы грузят.
Я кивнул. Если мои интимные отношения с Коринной страдали из-за Жюльена, пусть он почувствует себя виновником напряженности, которую создает между нами. Хотя с его стороны это мог быть просто дипломатический ход, рассчитанный на укрепление нашего союза: он боялся, что мать снова останется в одиночестве.
— А ты будешь переживать, если я останусь на второй год?
— Зависит от того, как ты его используешь.
— Ну, если мне достанутся те же преподы…
— Ладно, я понял. Значит, либо переходишь в десятый, либо мы тебя переводим в другой лицей. О'кей?
— О'кей! Знаешь, у меня приятная новость, это насчет Хлои.
Он объявил это довольно мрачным тоном. Из чего я вывел, что его подружка прошла отбор на чемпионат Европы по DDR, [21]это нечто вроде акробатического танца на электронном ковре, где нужно быстро ставить ноги в клеточки, указанные стрелками на экране.
— Ну, передай ей мои поздравления.
— Это будет в Берлине, в начале июля. Но мама не разрешит мне туда поехать. Особенно, если я застряну в девятом.
Я обещал Жюльену поговорить о поездке с его матерью за ужином. Мы еще раз проплыли стометровку, и на сей раз, он великодушно дал мне победить.
Вечером, сидя перед размороженной пиццей, мы с ним переглянулись за спиной у Коринны и без слов дружно решили, что ввиду ее состояния сейчас не время обсуждать планы на каникулы. Антибиотики подавили ее начинавшийся грипп, зато, как ни странно, спровоцировали лютую зубную боль.
Посмотрев телефильм, она пошла в спальню и моментально уснула, а я стал играть с Жюльеном на его Nintendo, и мы засиделись до половины второго. Когда я наконец нырнул под одеяло, Коринна что-то пробормотала во сне, и я отреагировал на это весьма своеобразно: затаил дыхание, боясь ее разбудить, словно лег в супружескую постель после того, как провел ночь с другой женщиной.
5
О случившемся несчастье я узнал на следующий день, в восемь сорок пять утра. Я ехал в налоговое управление, слушая вполуха «Утреннюю передачу Сержа». Это был отставной психолог из столицы, который долгое время вел популярнейшие ночные хроники по «Франс-Энтер», пока директор канала, взъевшись на него за что-то, не сослал беднягу в провинцию, на канал «Франс-Блё-Берри». Это был полный крах для такого рационалиста, зубоскала и кумира парижских ночей: здесь Сержу выделили всего два часа, с семи до девяти утра, и в этом зазоре ему приходилось отвечать на вопросы радиослушателей по поводу общения с умершими, сглаза коров и урожаев, загубленных на корню зловредными колдунами.
Обычно эти идиотские истории меня скорее забавляли. Бывало, я даже похихикивал, как и сам ведущий, над губительными последствиями суеверия этой темной запуганной деревенщины, которую он пытался привести в чувство с помощью сарказма и фрейдистской логики. Но сегодня утром меня охватило странное гневное возмущение. Сам не знаю, отчего я принял на свой счет издевки Сержа Лаказа и почувствовал солидарность со слушателями, которые отваживались заявлять, что столкнулись с чем-то необъяснимым, и которых эта бывшая столичная знаменитость, этот циник поднимал на смех, вымещая свое изгнание на невинных людях. В ту минуту, когда я слушал рассказ дорожного рабочего, угодившего вместе со своим трактором в канаву из-за блуждающего огонька, у меня запищал мобильник. Звонила жена Рафаэля Мартинеса. Перемежая рыдания воплями: «Тише вы там!», обращенными к своей малышне, она сообщила мне о постигшей их беде.
Вчера после ужина мой коллега подключил флэшку к своему компьютеру, собираясь поработать над бухгалтерской отчетностью Green War. Через Интернет он подсоединился к терминалу нашей бригады, где имелся пакет программ по проверке сведений путем сопоставления, и тут на экране возник рыцарь в доспехах, с надписью: «Смерть тебе, подлый холоп! Я сметаю все, что стоит на моем пути!» Когда Рафаэль понял, что вирус за несколько секунд уничтожил все его личные файлы и, вдобавок, заразил компьютеры налогового Центра, он грохнулся в обморок. «Неотложка» увезла его в реанимацию госпиталя Жорж Санд.
Доехав до первого же перекрестка, я свернул в сторону Буржа и прямо из машины связался с бригадой. Системный администратор по сетевому программному обеспечению успокоил меня: их антивирусные программы и обновленные версии сократили размеры катастрофы, и зараженными остались лишь около ста налоговых деклараций и текущих проверок. Зато врач «неотложки» был настроен куда менее оптимистично:
— Нервный шок спровоцировал у больного множественные тяжелые патологии. Кроме того, он страдает помутнением сознания, речь у него абсолютно бессвязная.
— А что он говорит?
— Что он забыл сменить луковицу, это, мол, и есть причина всех несчастий, ну, и прочий бред…
19
20