Майкл почувствовал, что за ним наблюдают, и повернулся к Бесс.
Она отвела глаза.
Подали кофе и десерт – смесь прослоенных сладостей, клубники, бананов и чего-то белого и пышного. Она наблюдала, как Майкл следит глазами за Рэнди. Но сын игнорировал отца и разговаривал с семнадцатилетней дочерью Пэдгеттов, сидящей слева от него.
– Прекрасный тост, – шепнула Бесс.
Майкл взял ложку десерта.
– Все это оказалось труднее, чем я думал.
Она удержала себя от того, чтобы тронуть его за рукав.
– Не оставляй своих попыток сблизиться с ним, Майкл, пожалуйста.
Играя свою роль перед людьми, с которыми только что познакомились, они изображали на лицах безмятежность и притворялись, что мило беседуют.
– Это причиняет боль, – вздохнул он.
– Я понимаю. Ему тоже. Поэтому ты не должен отступать.
Майкл положил вилку, взял обеими руками чашку кофе и смотрел поверх нее на сына.
– Он меня ненавидит.
– Я думаю, что он пытается ненавидеть, но это ему дорого обходится.
Он потягивал кофе. Затем повернулся к Бесс:
– Я не совсем тебя понимаю. Чего вдруг ты захотела, чтобы мы с Рэнди помирились?
– Ты его отец, все очень просто. Я начинаю понимать, сколько мы наделали вреда, втянув детей в нашу холодную войну.
Он поставил чашку на стол, вздохнул, откинулся на спинку стула.
– Хорошо, Бесс. Я попробую.
По дороге домой Рэнди дулся.
Бесс поинтересовалась:
– Тебя что-то беспокоит?
Он взглянул на нее, отвел глаза и сосредоточился на дороге.
– Рэнди? – повторила она.
– Что это происходит между тобой и стариком?
– Ничего. И не называй его стариком. Он твой отец.
Рэнди выглянул из бокового окна и пробормотал, словно про себя:
– Дерьмо.
– Разве ты не видишь, что он хочет наладить отношения?
– Потрясно! – взорвался Рэнди. – Он вдруг вспомнил, что он мне отец, и я должен за это целовать его задницу, хотя шесть лет ты не делала секрета из того, что его ненавидишь.
– Возможно, я была не права. Не важно, что чувствовала я, нельзя было навязывать эти чувства тебе.
– У меня своя голова на плечах, мама. Я и сам понимаю, какого дерьма он наложил. Эта баба… Он разрушил наш дом!
– Ну да! – закричала Бесс и продолжала более спокойно:
– Он виноват, но на свете существует прощение.
– Не верю своим ушам. Он опять к тебе подбирается. Стул тебе подает, тосты произносит и вообще начал обхаживать тебя после того, как жена его вышвырнула. Меня от него тошнит.
Бесс овладело чувство вины: какую ненависть она посеяла в душе сына, не подумав о том, как это на нем скажется. Горечь, которую он испытывал, может перерасти в какую угодно эмоцию.
– Рэнди. Мне очень жаль.
– Быстро ты перестроилась, мама. Меньше недели назад ты чувствовала то же, что и я теперь. Противно смотреть, как он второй раз из тебя дуру делает.
В душе у Бесс поднималось раздражение: он вслух высказал ее собственные мысли. Она почувствовала себя виноватой. Ведь она и вправду сегодня ощутила что-то похожее на влюбленность.
«Пусть это будет уроком, – подумала она. – Соблюдай дистанцию».
На следующий день было воскресенье. Утром они с Рэнди отправились в церковь на мессу. Этому предшествовала борьба за то, чтобы Рэнди поднялся, оделся и вышел из дома. После мессы – невеселый завтрак на двоих: пара тощих диетических цыплячьих грудок без сметаны при почти полном молчании Рэнди. Проглотив еду, он тут же встал и объявил, что идет к своему другу Берни смотреть по телевизору матч.
Дом погрузился в тишину. Бесс убрала на кухне, переоделась в пластиковый костюм для похудания и вернулась вниз. Тихая комната выглядела как-то особенно грустно на фоне яркого, льющегося в окна дня. Она немного поработала над дизайном, но было трудно сосредоточиться. В конце концов она поднялась и стала бродить от окна к окну, разглядывая зимний двор, замерзшую реку, беличье гнездо на дубе у соседей, голубые тени от клена на нетронутом чистом снегу.
Потом она снова уселась за работу и снова бросила ее: отвлекали мысли о Майкле, об их разобщенной семье. Она перешла в гостиную, нажала ноту «си» на клавиатуре и держала ее, пока звук не растворился в воздухе.
Она вернулась к окну и снова уставилась в него, сложив руки на груди.
Во дворе, чуть подальше, дети катались на санках.
Когда Рэнди и Лиза были маленькими, они всей семьей поехали в одно из воскресений в Теодор-Вирс-парк в Миннеаполисе. День был вроде сегодняшнего – чистый, яркий, слепящий. Они взяли красные пластиковые санки в форме лодки – быстрые и скользкие – и выбрали горку с чистым нетронутым снегом. Во время первого спуска санки Майкла повернулись на сто восемьдесят градусов, и остаток пути он ехал задом наперед. В конце он врезался в снежный холм, санки опрокинулись, и он попал в сугроб, а когда из него вылез, был как снежная баба: волосы, борода и усы, которые он отрастил в том году, в снегу, шапка потерялась, очки чудом держались на носу, но глаза за ними были полностью залеплены снегом.
Когда он наконец сел, они свалились на спину, задыхаясь от смеха.
Годы спустя, когда их брак уже трещал по всем швам, Майкл однажды грустно заметил:
– Мы больше не веселимся, Бесс. Мы больше не смеемся.
Дети в соседнем дворе убежали, оставив плакать одного закутанного малыша.
«Ты и я, – думала Бесс, – нас оставили плакать».
Она отвернулась от окна и прошла в гостиную. Камин был холодным, на диване валялось воскресное приложение к «Понни пресс диспетч». Вздохнув, она стала разбирать страницы, а потом просто сидела с забытой газетой в руках.
Думала.
Грустила.
Теряла время.
Она не была слезливой, но сейчас было так тяжело и одиноко, что у нее защипало глаза. Бесс сняла телефонную трубку и позвонила матери.