— Да, представь себе, я зачем-то на нее наговариваю. Настенька, прости меня, если можешь.
— Не ломай комедию. Ну, какую же телеграмму получит завтра наша Настя?
«Жизнь без тебя невыносима тэчека только позови и буду с тобой тэчека любимая тэчека любимая тэчека любимая».
— Заковыристо. Если бы мне прислали такую телеграмму, я бы…
— Гони деньги.
— Ни фига себе! И сколько?
— «Ракета» туда-обратно, два междугородних разговора с доверенным лицом, плюс мороженое и прочие мелкие расходы.
— Наскребу. Но уважаемый Анатолий Васильевич не роняет себя до того, чтобы выражаться столь высоким штилем. Если он и пришлет телеграмму, то примерно следующего содержания: «Пьем шампанское в честь новорожденной тэчека целуем тэчека Ира зэпетэ Галя зэпетэ Толя».
— Чем сильней обман, тем больше веришь.
— Настек будет очень страдать. Если поверит.
— Ей это только на пользу. Она сама говорит, что страдания возвышают, что она очень любит себя в страдании…
— Великолепно. И чего, спрашивается, ты добиваешься?
— Пойми, я хочу, чтобы они всегда были вместе. Не знаю, кто из них придумал эту дурацкую формулу счастья: всегда рядом, но вместе никогда. В сравнении с ней история Ромео и Джульетты кажется милой рождественской сказочкой.
— Ты думаешь, все зависит от Насти?
— От нее многое зависит. Он сделает так, как она захочет. Катька, он готов с Настеньки пылинки сдувать. Я своими глазами видела, как он это делал.
— Я тоже видела. Но это еще ничего не значит.
— А что тогда значит?
— Отцепись. — Катя чем-то раздосадована. — Это ты все наперед знаешь. А я… я ничего не знаю.
Лариса подходит к своей кровати, медленно и грациозно снимает за ширмой трусики, бусы, вынимает из волос шпильки и заколки.
— Вчера это чучело сделало из моего королевского ложа настоящую медвежью берлогу. Там и воняло как в берлоге: падалью и старым сундуком. Интересно, как его терпят в постели женщины?
Катя уже собрала брошенные Ларисой где попало вещи. Она держит их в руках, не зная, куда деть.
— От него очень даже сексуально пахнет. Сестра говорит, что в постели он компенсирует все остальные недостатки. Когда он перебрался на раскладушку в чулан, у них пошли скандалы.
— Чудаки. Все у вас шиворот-навыворот. Женятся на тех, кто до лампочки, чтоб насолить тем, кого любят. Детство какое-то. Дебильное детство.
Лариса залезает под одеяло и замирает в позе блаженного покоя.
— Ты права — в этом есть что-то дебильное, ущербное, какой-то утонченный, я бы даже сказала, изысканный садизм, мазохизм, декаданс. Может, мы устали от созидания. Руки опускаются. И ничего уже не хочется. Все в нас перегорело. Или воплотилось в бесплотную мечту, оторванную от реальности.
— Катька, помолчи: я думаю.
— Думай себе на здоровье. Только это все без толку.
— Я придумала!
Лариса вскакивает, задевает ширму. Та падает.
— И что же ты придумала? — ехидно спрашивает Катя.
— Я сама с ним…
Входит Анастасия. У нее в руках стеклянный баллон с молоком и две буханки хлеба.
— Будем ужинать, — говорит она. — Бог в лице Малаши послал нам свои щедрые дары.
Лариса ловко оборачивается простыней и подходит к столу. Все трое разламывают хлеб, пьют молоко.
— Кормилица ты наша. Утешительница. — Катя притворно всхлипывает. — Сегодня был такой длинный, одинокий и голодный день. Ты даже не представляешь — какой.
— Может, и представляю.
— Первый раз в жизни пью парное молоко. Нужно загадать желание. — Катя закрывает глаза, шепчет что-то, не переставая жевать, хлопает в ладоши. — Явись!
Входит Альберт. Все трое на какое-то мгновение пялятся на него в изумлении и разом покатываются со смеху.
— Три женщины. Сумерки. Запах парного молока и ночной фиалки. Входит Иоанн Креститель. — Альберт обращается к Анастасии. — Саломея, угости молоком и раздели со мной хлеб.
Анастасия наливает молоко в кружку, накрывает ее толстым ломтем хлеба и протягивает Альберту. Тот выпивает молоко в один прием.
— Бык, две коровы и телка, — говорит Лариса.
Альберт присаживается на корточки возле стола и жадно уплетает хлеб.
— Девичество. Одухотворенно бездуховная пора. Когда я встретил тебя, Анастасия, тебе было семнадцать. Ты была застенчива и совсем не развита физически и умственно. Зато духовно ты была на уровне какой-нибудь Терезы Гвиччиоли.
— Ничего себе — какой-нибудь. Ведь это была последняя любовь лорда Байрона, — замечает Катя.