Прошлые страсти

— Но почему вы никогда не говорили об этом ей?

— Чтоб не показаться смешным или жалким.

Гремит гром. Это очень сильный сухой раскат. Его урчание еще долго не замолкает.

— Хочу спать. — Лариса потягивается. — Я так устала. Сегодня у меня был очень тяжелый день.

Она встает, идет к своей кровати, покачиваясь, словно пьяная. Анатолий Васильевич поднимает с пола ширму и заботливо окружает ею кровать Ларисы.

— Я не помешаю тебе, если сяду за пианино?

Лариса сонно мотает головой.

Анатолий Васильевич разувается возле лестницы, возвращается, берет со стола свечу. И, проходя мимо ширмы, за которой спит Лариса, тяжело вздыхает.

На улице идет дождь. Негромко звучит ля-минорная мазурка Шопена.

В окне заря. Она куксится, морщится от набегающих с востока туч. Исходит натужным шипением самовар, который забыла выключить Лариса. Наконец в нем что-то громко лопается.

Наступает тишина.

Анатолий Васильевич медленно поднимается с тахты Анастасии, на которой спал в одежде, роется в карманах, достает часы и, глянув на них, быстро спускается по лестнице.

— Первая «ракета» уже ушла, — говорит Лариса. Она лежит в своей кровати с закрытыми глазами.

— Совершенно верно. Но я могу поспеть на следующую.

— Ночью передали по «Голосу», что сегодня начинается забастовка речников.

Анатолий Васильевич садится на нижнюю ступеньку лестницы и надевает туфли.

— Передай Настеньке, что я приезжал.

— Зачем?

— Ну, чтоб повидать ее, — смущенно говорит он.

— Зачем ей про это знать?

— Я могу оставить ей записку.

— Я ее уничтожу.

— Тогда я…

— Тогда вы дождетесь свою Настеньку.

Лариса садится в кровати. Она в ночной рубашке и с распущенными по плечам волосами. Она сейчас очень похожа на Анастасию.

— Ты хочешь уходить? Но день не скоро:
То соловей — не жаворонок был,
Что пением смутил твой слух пугливый;
Он здесь всю ночь поет в кусте гранатном,
Поверь мне, милый, то был соловей, —

декламирует Лариса Шекспира.

— Не все в этом мире поддается осмеянию.

Анатолий Васильевич надевает плащ и топчется на пороге.

Лариса продолжает, вскочив:

Что ж, пусть меня застанут, пусть убьют!
Останусь я, коль этого ты хочешь.
Остаться легче мне — уйти нет воли.
Привет, о смерть! Джульетта хочет так.
Ну что ж, поговорим с тобой, мой ангел:
День не настал, есть время впереди.

— Ты очень жестокая.

Он смотрит на Ларису точно зачарованный.

— Ступай: уже светлее и светлей.

Анатолий Васильевич опускается на стул.

— Настенька меня поймет, — бормочет он.

— Настенька все поймет.

— Она знает, что я…

— Настенька все знает.

— По какому праву ты вмешиваешься в наши отношения?

Смотри же, шли мне вести каждый час.
В одной минуте — много, много дней.
Как по такому счету я состарюсь,
Пока опять Ромео я увижу.

— У Насти сегодня день рождения. Лучше бы я послал ей телеграмму.

— Она ее получит.

— Но я же ее не посылал… Что ты там написала?

— То, что заслужила Настенька в день своего рождения.

— Ты можешь все испортить. У нас установилась гармония в отношениях. Один фальшивый звук…

— И это вы называете гармонией? Господи, как же я вас ненавижу!

— За что? — упавшим голосом спрашивает Анатолий Васильевич.

— За то, что тогда, в Феодосии, вы поступили, как последний эгоист.

Анатолий Васильевич встает и подходит к окну, нервно барабанит по стеклу пальцами.

— А что бы ты сделала на моем месте?

— Я бы… Я бы сделала ей ребеночка. Чтоб она никуда от меня не делась.

Анатолий Васильевич громко кашляет от неожиданности и смущения.

— Что, слабо, да?

— Не в том дело… Настенька этого не хочет.

— Если захотите вы, она тоже захочет. Вы имеете на нее безграничное влияние.

— Если б это было так.

— Ага, теперь я все поняла! Вы все без исключения хотите подчинить нас своей воле. Катька считает, что это вовсе не плохо подчиниться воле любимого мужчины, раствориться в нем без остатка. Может, это и вправду здорово? А что если Настенька на самом деле не женщина, а настоящий синий чулок?