— Я понял, что так, как у вас, у супругов быть не может.
— А как у них может быть? — с любопытством спрашивает Анастасия.
— Сами знаете — как. Как обычно: чувство долга, общие дети, одна крыша над головой, совместное хозяйство и…
— И что еще?
— И больше ничего.
— А вы могли бы представить меня в роли жены Анатолия Васильевича?
— Если честно, я ничьей женой не могу вас представить, Анастасия Евгеньевна. Но вовсе не потому, что вы принадлежите к категории женщин, с которыми хорошо лишь в подпитии и, простите за выражение, в постели.
— А разве это плохо — в постели?
Катя изображает изумление.
— Плохо. Очень плохо. Вы, надеюсь, правильно меня поняли, Анастасия Евгеньевна.
— Кажется, да. Хотя Катя права — не так уж это и плохо.
— Да ведь я не о том. Я хотел сказать, что не могу представить вас у плиты, в ворчливом настроении. Чтоб вы придирались по мелочам к мужу, ревновали его.
— Ну и зря, Николай Николаевич.
Николай Николаевич беспомощно разводит руками, лезет в карман за платком, которым вытирает вспотевший лоб.
— А я тебе что говорила? — тараторит Катя. — Ты рождена быть принцессой. Ты украшаешь нашу жизнь, возвышаешь ее, превращаешь в куртуазный роман прошлого столетия.
— А свою — в вульгарный водевиль. Николай Николаевич, продолжайте ради Бога. Мне очень интересно.
— Да я, в общем, все сказал. Она за меня сказала.
Делает жест рукой в сторону Кати.
— То есть вы оба хотите сказать, что я не создана для домашней любви?
— А разве это плохо, Настенька? — подает голос Лариса.
— Ладно, это не так уж и важно. Как у вас дела идут? Помню, вы говорили в прошлом году, что соберете американский урожай зерновых. Мы… я, признаться, приняла это за шутку.
— До американского, честно говоря, не дотянули, но среднеевропейский получить удалось. Только нам от него рожки да ножки остались. Зато, я думаю, где-нибудь в Кампучии пекут нынче замечательный хлеб по старому русскому рецепту, а не по современной экономически выгодной технологии, как в нашей районной пекарне.
— Вы перестроились, Николай Николаевич. — Катя смотрит на него чуть-чуть насмешливо. — А я читала в какой-то периодике, что в русской глубинке и по сей день длятся благостные застойные времена.
— Слава Богу, еще длятся. Что касается меня, то я смелею в присутствии женщин. Тем более молодых и интеллигентных.
— Я хочу выпить за то, чтобы мы с каждым днем становились умней, понятливей, снисходительней к ближним и требовательней к себе. А вовсе не наоборот, — говорит Анастасия, глядя куда-то поверх Катиной головы.
— Прежде, чем я крикну «ура!», объяснись. Тост какой-то неожиданный. — Катя недоуменно и с тревогой смотрит на подругу.
— Перевожу дословно: «Я многого хотела от тебя. Я не замечала, что сама веду себя как последняя дура. Теперь у нас все будет наоборот». Браво, Настенька. За тебя.
Лариса делает вид, что осушает свой пустой бокал.
Все слегка растеряны. Кроме Кати — та растрогана до глубины души. Она улыбается Анастасии, одобрительно кивает головой, гладит ее по руке.
— Давайте как-нибудь сделаем вылазку? Ночную? С костром, ухой, звездами и еще чем-нибудь горячительным? — предлагает Николай Николаевич, снова наполняя бокалы шампанским.
— А вы романтик. Последний из могикан.
Катя смотрит на него с нескрываемым восхищением.
— Давайте, давайте, милый Николай Николаевич! — слишком уж горячо подхватывает Анастасия. — Комары нас накусают до кровавых ран, продрогнем до костей, устанем так, что ни о чем думать не захочется, кроме подушки. В старое русло, да? Или нет, лучше за переправу. Там мы в детстве ловили с подружкой раков и наткнулись на утопленника. Самого настоящего. Он весь распух и от него так воняло. Помню, мы сочинили про него балладу — любовь, ревность, измена и прочее.
— Я боюсь! — всерьез беспокоится Катя.
— Не волнуйся — теперь от любви и измены не топятся. В лучшем случае напьются в стельку и просят и даже требуют сочувствия, — успокаивает ее Анастасия. — Николай Николаевич, а ваша жена не будет против? Впрочем, что это я? Нынешний мир, по моему мнению, делится на покорных мужей и агрессивных жен. Я тоже жена. Почему я всегда забываю об этом?
— Заметано, да? Тогда мне пора. Если хотите, — можем хоть на край света уехать. На моей моторке — час туда и обратно. Зверь, а не моторка.
Николай Николаевич галантно прощается со всеми по очереди и уходит, тихо прикрыв за собой дверь.