ПАШКА. Не боюсь я его… Делайте че хотите! Никого не боюсь!
ХОРОШИХ (толкает его). Уходи, Павел!
Оба исчезают. Кашкина появляется со двора.
КАШКИНА. Валя…
ВАЛЕНТИНА (не сразу). Чего вам?
КАШКИНА. Суди как хочешь… Вот записка. (Подает Валентине записку, та ее не принимает.) Тебе… От Владимира… Он написал ее утром. Я ее перехватила.
ВАЛЕНТИНА (не сразу). Что там написано?
КАШКИНА. Он ждал тебя здесь. В десять вечера… Он любит тебя…
Пауза. Валентина сидит неподвижно, глядя прямо перед собой.
Появляется Шаманов, подходит к скамейке. Небольшая пауза.
Кашкина, как стояла, не поворачиваясь, пошла по улице и исчезла в темноте.
ШАМАНОВ (мягко). А бог все-таки существует… Слышишь, Валентина? Когда я сюда подходил, я подумал: если бог есть, то сейчас я тебя встречу… Кто докажет мне теперь, что бога нет? (Сел рядом с ней, с чувством.) Я искал тебя… Ты слышишь?.. С десяти часов где я только не побывал… И чего я только не передумал… Валентина… Ведь утром я сказал тебе совсем не то…
Валентина, закрыв лицо руками, внезапно разражается рыданиями.
(Поднимается со скамейки.) Валентина… Что с тобой?
Она рыдает.
Что случилось?.. Что случилось?..
Рыдания.
Успокойся… Успокойся… (Дотронулся рукой до ее плеча.) Что бы ни случилось – успокойся…
Из темноты появляется Пашка и неслышно приближается к скамейке.
Послушай меня… Что бы ни случилось – скажи слово, и я увезу тебя отсюда… (Взял ее за плечи.) Хочешь я тебя увезу?
Она прервала рыдания и впервые посмотрела ему в лицо.
Да, Валентина. Ты не знаешь, чем ты стала для меня за эти несколько часов… Понимаю, ты можешь мне не поверить… Но ты не знаешь, что со мной произошло. Я объясню тебе. Если можно объяснить чудо, то я попробую…
ПАШКА. Зря стараешься.
Шаманов оборачивается.
Все, следователь. Твое дело – сторона… Ты опоздал.
Небольшая пауза. В это время раздается нарастающий треск мотоцикла. Пашка и Шаманов стоят, готовые броситься друг на друга. Треск мотоцикла приближается.
ВАЛЕНТИНА (вдруг поднимается, кофтой вытирает слезы). Едет отец. Уходите.
Небольшая пауза.
ПАШКА. Уходи, следователь… Не мешайся не в свое дело.
ВАЛЕНТИНА. Уходите оба.
Треск мотоцикла рядом, луч фары выхватывает всех троих из полутьмы. Затем мотоцикл глохнет, и к скамейке быстро подходит Помигалов,
ПОМИГАЛОВ (всем, грозно). Ну? Все молчат. (Валентине.) Где ты была?.. С кем?
ШАМАНОВ. Со мной. Она была со мной… Мы были в Потеряихе.
ПАШКА. Врешь! (Помигалову.) Я с ней был! Я!.. Он врет.
ШАМАНОВ. Она была со мной.
Пашка бросается на Шаманова, но Помигалов его осаживает.
ПОМИГАЛОВ. Стой!.. (Валентине.) Кто с тобой был?
ПАШКА (Валентине). Скажи!
ПОМИГАЛОВ. Говори! (Указывает на Пашку.) Этот?
ВАЛЕНТИНА. Нет.
ПОМИГАЛОВ (указывая на Шаманова). Он?
ВАЛЕНТИНА. Нет.
Небольшая пауза.
Не верь им, отец. Они ждали меня здесь. Я была с Мечеткиным… Успокойся…
Молчание.
Они здесь не при чем, пусть они не врут… И пусть… пусть они больше ко мне не вяжутся.
Молчание.
Идем, отец… Идем домой…
Отдаленный стук дизеля прерывается и медленно умолкает. Лампочка под карнизом тускнеет и гаснет. Все погружается в полную темноту.
Половина девятого утра. На веранде все, кроме Валентины и ее отца.
Хороших в буфете. За ближним к буфету столиком сидит Пашка. У его ног стоит большой чемодан. Шаманов и Кашкина сидят за средним столиком, заканчивают завтрак.
За соседним столиком Мечеткин обставлен едой со всех сторон.
На ступеньках крыльца рядом сидят Дергачев и Еремеев. Еремеев укладывает свой мешок. Дергачев ему помогает. Некоторое время все молчат.
МЕЧЕТКИН (обращаясь не то к Шаманову, не то к Кашкиной). Этот самый дом (стучит пальцем по столу) строил купец Черных. И, между прочим, этому купцу наворожили (жует), наворожили, что он будет жить до тех пор, пока не достроит этот самый дом. (Пауза. Ест.) Вот, понимаете, до чего суеверие доходило. Когда он достроил дом, он начал его перестраивать. (Жует.) И всю жизнь перестраивал…
Молчание.
ДЕРГАЧЕВ. Зря ты, Илья. Остаться тебе надо.
ЕРЕМЕЕВ (качает головой). Тайга меня ждет. Ягода ждет, шишка ждет. Белка – тоже ждет… Зимой, однако, приду.
ДЕРГАЧЕВ. Смотри, Илья… Места для тебя всегда хватит.
ШАМАНОВ (поднимается, подходит к буфету. Взял телефон, снял трубку). Дайте милицию… Начальника… Добрый день. Шаманов… Скажите, есть у нас сейчас машина?.. Нельзя ли подбросить меня к самолету?.. В город. Да, хочу выступить на суде… Да, завтра… Нет, я решил ехать… Нет, я поеду… Мне это надо. И не мне одному… Да… Спасибо…
Со двора выходит Валентина.
Хорошо… Спасибо… До свиданья. (Положил трубку.)
Все повернулись к Валентине. Тишина. Строгая, спокойная, она поднимается на веранду. Вдруг остановилась, повернула голову к палисаднику. Не торопясь, но решительно спускается в палисадник. Подходит к ограде, укрепляет доски.
Ворота распахиваются, появляется Помигалов с мотоциклом. Он останавливается и, как и все, молча наблюдает за Валентиной.
Валентина перешла к калитке палисадника. Налаживает калитку и, когда, как это случается часто, в работе ее происходит заминка, сидящий ближе всех к калитке Еремеев поднимается и помогает Валентине.
Тишина. Валентина и Еремеев восстанавливают палисадник.
Занавес
ПРИМЕЧАНИЯ
Первый вариант пьесы был написан специально для Московского академического театра им. Вл. Маяковского по договоренности с его главным режиссером А.А. Гончаровым. Однако ни этот, ни другой вариант на сцене театра поставлены не были. Пьеса закончена в начале 1971 г. Впервые опубликована в альманахе «Ангара» (1972, Э6) после гибели драматурга. Писатель Геннадий Николаев в своих воспоминаниях о Вампилове описывает события, связанные с публикацией этой пьесы:
«На мой взгляд, это была отличная пьеса, светлая, добрая, написанная с вампиловской пронзительной силой. Всем нам, я имею в виду редколлегию альманаха, хотелось, чтобы пьеса увидела свет именно в нашем альманахе, ибо это стало уже традицией, которой мы гордились: все главные пьесы Вампилова начинали свою дорогу в шумную театральную жизнь со страниц альманаха. Да просто потому, наконец, что это была великолепная пьеса! Но, увы, на ее пути встали непредвиденные трудности, которые в то время казались непреодолимыми.
Вампилов сидел на тахте, опершись подбородком о стиснутый кулак. После долгого раздумья он сказал:
– Слушай, неужели не ясно, о чем пьеса? Так обидно! И потом, ведь я написал Товстоногову, что пьеса принята. Они уже разворачивают репетиции. Выходит, я трепач?