На этом сходство закончилось. Существовали также и определенные различия.
Наиболее характерным из них было то, что на улице Бучка вор искал только деньги, с этой целью он и совершил взлом. Он пренебрег ценными вещами, не взял даже кусок английского материала, ничего из одежды жильцов. А ведь Легаты были обеспечены гораздо лучше, чем семья, живущая на Мазурской. Здесь, однако, взломщик забрал даже ношеные, хотя и в хорошем состоянии вещи. Это было странно. Если оба ограбления совершил один и тот же человек, то почему во второй раз он проявил такую алчность? Две недели назад он приобрел восемьдесят шесть тысяч злотых, зачем ему были нужны поношенные костюмы и рубашки? Кроме того, на улице Бучка преступник много вещей просто выбросил. Как будто хотел за что–то отомстить владельцу квартиры. На Мазурской вор внимательно осматривал каждую тряпку. Если она представляла хотя бы малейшую ценность, он откладывал ее в сторону. Летних платьев хозяйки из шкафа он вообще не вынимал.
Одним словом, техника совершения преступления та же самая, а исполнение совершенно иное. Может быть, преступник хотел ввести милицию в заблуждение, изменяя систему своих действий?
— Еще хорошо, что так закончилось, — сказала хозяйка дома. — Я читала в газетах, что какая–то пани пришла домой, когда вор искал там деньги, и была убита.
— Это было недавно. Поблизости, на улице Бучка, — уточнил ее супруг.
Говоря это, хозяин дома отворил дверцы большого буфета. Пани Ивановская заглядывала туда перед этим и с облегчением убедилась, что ничего не украдено. Мужчина, однако, заметил пропажу.
— Гляди–ка, мать, этот подлец выпил мою водку! У меня была поллитровая бутылка, а теперь осталось только на донышке.
— Прошу ничего не трогать! — предостерегающе закричал поручник и подбежал к буфету. — Какая бутылка?
Вопрос был совершенно излишним. В буфете находились разные коробки, но только две бутылки, одна из которых была с вишневым соком.
Специалист по дактилоскопии подошел к буфету. Осторожно, с помощью кусочка лигнина, он вынул оттуда бутылку с остатками водки и поставил ее на стол, распылил по стеклу белый порошок. В нескольких местах выступили характерные следы папиллярных линий. Теперь работник милиции перенес ее на листы специальной бумаги и осторожно положил в конверт, на котором написал: «Бутылка с водкой». Вся семья Ивановских с интересом следила за этой работой.
— Как будто другие, — сказал милиционер, — мне кажется, что подобных в квартире не найдено.
— Странно, — заметил следователь Кардась. — Я был уверен, что вор действовал в перчатках. Замки и ручки были совершенно чистые.
— Но в перчатках, к тому же толстых, нельзя вынуть пробку из бутылки, — рассмеялся один из милиционеров. — Пить тоже не удобно. Человек опасается, что стеклянная бутылка выскользнет у него из рук, разобьется и водка прольется.
— А из чего он пил? — поинтересовался поручник. — Может быть, в мойке есть рюмка или стакан?
— Там ничего нет, — заметил один из милиционеров. — Он пил из бутылки.
— Пил один. Если бы их было двое, выпили бы все до капельки.
В этот момент один из следователей привел в квартиру какого–то мужчину.
— Пан поручник, — доложил он, — у гражданина Мысловского есть для нас интересное сообщение.
Эдвард Мысловский работал машинистом на железной дороге. На этой неделе он работал в ночную смену, с десяти вечера до шести утра, поэтому днем был свободен.
— Что вы заметили? — прервал эти объяснения поручник, опасаясь, что добросовестный машинист расскажет ему всю свою биографию.
— Такая погода, что никуда мне не хотелось выходить. Только после обеда на прогулку с детьми либо с женой в кино. С семи до одиннадцати я отсыпаюсь, этого мне вполне достаточно. Только перед уходом на работу должен еще часа три отдохнуть.
Теперь поручник молча слушал. Он знал по своему опыту, что с болтуном ничего не поделаешь. Тем более с таким болтуном, который, располагая какими–то сведениями, считает себя героем дня.
— Но, — продолжал мужчина, — позавчера я вышел из дома около одиннадцати. Только за папиросами. Смотрю, а около дома крутится какой–то тип. Вчера жена просила, чтобы до полудня я забрал ботинки от сапожника. Тоже вышел из дома. А этот тип снова тут крутится. Как будто ждет кого–то или за чем–то следит.
— А сегодня? Вы тоже его видели?
— Вот именно, видел. Я вышел за газетой, потому что у меня голова болела, потом зашел, выпил пивка на Ягеллонской. Но больше ничего, пан поручник, — спохватился Мысловский, — я давно работаю машинистом и правила знаю. Только одну кружку. Возвращался по улице Народного единства, потому что хотел посмотреть в магазине брюки. Сыну нужно купить. Не дошел еще до Мазурской и вижу того самого типа, который тащит два чемодана. Такие коричневые, один перевязан веревкой, потому что замок сломан.
— Это наши, наверное, наши! — воскликнула Ивановская. — У большого один замок был сломан и нельзя его было закрыть.
— Как выглядел этот мужчина?
— Хромал на одну ногу.
— Сильно?
— Нет. Не очень. Но когда нес чемоданы, было явно видно. Помню даже, что на левую.
— А какой был? Высокий?
— Нет. Ниже меня.
— Это не такая уж редкость, — заметил поручник, потому что машинист был роста не ниже ста восьмидесяти пяти сантиметров.
— Был гораздо ниже, — поправил железнодорожник, — сантиметров на пятнадцать.
— А голова? Что у него было на голове?
— Кепка. Из ткани в елочку. Светло–коричневая, уже поношенная. Пальто на нем не было, только плащ, хотя сегодня морозно.
— А лицо? Видели?
— Лицо круглое. Около уха темное пятно размером с вишню. Я его хорошо видел, потому что прошел мимо него с той стороны. Пятно было на правой стороне, немного ниже уха. Точно такое же пятно было у моего двоюродного брата, но он умер. Лет пять назад…
Поручник признал в душе, что болтливый машинист отличается большой наблюдательностью. Впрочем, эта характерная для железнодорожника черта. Ведь они должны быстро реагировать на знаки, сигналы, огни, говорящие о том, что дорога свободна или, наоборот, занята. От реакции машиниста порой зависит не только его жизнь, но и жизнь сотен пассажиров.
— По этому описанию припоминается мне один тип, — заметил милиционер Леон Яник. — Его фамилия Барановский, а зовут Франтишек. Обычно его звали «баран» или «хромой».
— Баран или Барановский? — подхватил поручник. — Нужно проверить.
— Наверное, это не он, — заметил другой милиционер. — Об этом Баране и я слышал, но он получил четыре срока и, наверное, еще сидит.
— А родимое пятно? — допытывался поручник.
— Нет, — категорически возразил Яник. — Он был хромой, но на лице у него не видел никаких пятен и шрамов.
— Вы узнали бы его по фотографии? — повернулся офицер к железнодорожнику.
— Наверное, узнал бы. Я ведь видел его три дня подряд. Хорошо пригляделся к молодчику. Он сразу мне не понравился. У нас улица тихая, магазинов очень мало. Соседей, которые там живут, человек знает. Если не по имени, то хотя бы с виду.
Поручник посмотрел на часы, доходило семь.
— Если бы вы оделись и поехали с нами в коменду? — предложил он. — По горячим следам это было бы лучше. Мы покажем вам альбом преступников. Этот Баран или Барановский там, наверное, тоже имеется.
— Наверное, — засвидетельствовал Яник. — Это известный валютчик. Все время крутился в пивных, куда приходят иностранные моряки. Несколько раз был осужден, и не только за торговлю валютой. Однажды принял участие в ограблении и убийстве одного голландца.
— Значит, едем? Или вы предпочитаете завтра утром?
— Почему бы не поехать? На работу я успею, мне к десяти. Зайду только домой, чтобы жена приготовила мне кофе и что–нибудь из еды. Через четверть часа буду готов.
В милиции железнодорожнику показали богатую коллекцию снимков. Здесь был представлен почти весь преступный мир портового города. Мысловский просматривал альбомы очень внимательно. Над некоторыми фотографиями долго размышлял. Наконец через два часа просмотра подал офицеру милиции три снимка.