Говоря это, поручник отворил дверь в соседнюю комнату, где посредине стоял стол, а на нем чемоданы, привезенные из квартиры Клюха.
— Что, те самые?
— Никогда их не видел.
— Ох, Барановский, Барановский. Как хотите, можете и дальше лгать. Это ваше дело. Но подумайте, зачем это вам нужно? Лучше вам от этого будет или хуже? Как вы думаете? Ваш, как бы это назвать, вроде бы зять, Бронек Клюх уже взялся за ум и честно сказал всю правду. А вы продолжаете все отрицать. Зачем вам это нужно? Прочитать вам показания Клюха?
— Не надо.
— Клюх рассказал правду, и если прокурор решит отпустить его до суда, мы не будем возражать.
— Меня не отпустит.
— Конечно, не отпустит. На это даже не рассчитывайте. Но существуют смягчающие обстоятельства, которые суд примет во внимание, когда будет решать вашу судьбу. Вы никогда раньше не вламывались в квартиры. И этот замысел родился не в вашей голове. Кто–то навел вас на квартиру по улице Мазурской. Ключи тоже вам дал. Вы бы не смогли открыть эти замки. Без комплекта ключей вы до сих пор стояли бы там у дверей. А я вам скажу, кто вам дал ключи и для чего.
— Кто? — Барановский перестал бессмысленно опровергать доказательства.
— Тот, который на Бучке убил старую Росиньскую. Он хотел вас втянуть в это дело. Не я и милиция, а именно он. Техника проникновения в квартиру та же самая. То же самое время совершения кражи и тоже в пустой квартире, когда все на работе.
— Никто меня не впутает в дело на улице Бучка.
— Знаю. Вы сидели тогда под арестом. После драки у «Каскада». Но этот тип об этом не знал. Вы же ему об этом не говорили. Поэтому он предложил вам работу на Мазурской и думал, что свалит на вас и убийство на Бучка. Разве не так?
— Когда вы мне так задурили голову, я уж не знаю, что сказать.
— Я могу подождать. Если хотите, то возвращайтесь в камеру и подумайте. Возьмитесь за ум, захотите говорить, тогда побеседуем. Тогда я перевел бы вас в следственную камеру. Там лучше, чем здесь.
— Меня не купите, поручник.
— Зачем мне вас покупать, когда вы и так завязли по уши. Неужели у нас мало доказательств, чтобы хоть сегодня передать дело прокурору? Можно писать обвинительный акт, и в следующем месяце будет суд. Получите самое малое четыре года. Каждый адвокат вам это скажет. Впрочем, что я вам буду объяснять. Вам же не впервой. Ну так как, Барановский?
Арестованный молчал. Офицер милиции сделал движение, как будто хотел взяться за телефон, чтобы вызвать сопровождающего.
— А если я… — Барановский оборвал начатое предложение.
Поручник снял руку с аппарата.
— Ну говорите.
— Если вы говорите про смягчающие обстоятельства, то…
— Даю слово, что вас не обману. Подчеркнем это в протоколе, что признались и искренне рассказали обо всем.
— Теперь я вижу, что он действительно хотел меня втянуть…
— Я в этом совершенно уверен, — подтвердил поручник.
— Это было так, — начал свой рассказ Барановский. — Я сидел тогда первый раз. Дурак был. Вырвал у одной бабы сумочку и пытался сбежать, меня сцапали, и суд присудил десять месяцев, потому что до этого я был несудимый. Мне было только девятнадцать лет. Это было в пятьдесят восьмом году. После приговора меня поместили в тюрьму в Штуме. Там я познакомился с Золотой Ручкой, с Норковским. Пан поручник о нем слышал?
— Нет, — честно сказал офицер милиции.
— Это был самый лучший специалист по сейфам в Польше. Я сидел с ним в одной камере, — похвалился Барановский. — Сам начальник тюрьмы его уважал. Рассказывали, что когда в Гданьске пан воевода потерял ключи от сейфа, то присылали машину в Штум, за Норковским. И он за пятнадцать минут открыл ему сейф. Сам воевода поблагодарил Золотую Ручку и руку ему пожал.
Видерский не прерывал его, хотя хорошо знал истории такого рода. В каждой тюрьме кружит подобная сказка о гениальном специалисте, которого различные государственные власти приглашают для открывания сейфов с важными документами. В этих легендах не было ни слова правды. Но пусть Барановский говорит. В конце концов мог существовать какой–то известный специалист по сейфам Норковский и мог отбывать наказание в тюрьме в Штуме, одновременно с Барановским.
— Он работал в тюремной слесарной мастерской. Если кому–нибудь из стражников нужно было сделать ключи, они всегда обращались к Норковскому. Ему не надо было приносить весь замок. Ключ, который выходил из его рук, идеально подходил к нужному замку.
— А для замков «ейл» он тоже делал ключи?
— Для такого специалиста не было разницы, к какому замку делать ключи. Помню, однажды начальник отделения принес ему какой–то заграничный замок. Ключа к нему вообще не было. Золотая Ручка в два часа сделал аж три ключа. Такой специалист!
— Ну и что стало с этим Норковским?
— Ничего. Вышел на свободу. Когда меня привезли в Штум, он уже заканчивал свой срок. Мы сидели с ним неполных два месяца. Потом я его больше не встречал, только теперь в Щецине.
— Где?
— Мы встретились в Аллее Пястов. Я там ночевал у одного дружка.
Хорошо одет, при галстуке, как какой–нибудь служащий. Я не сразу его узнал. Не могу ничего сказать, вежливо со мной поздоровался. Пригласил в пивную, поставил рюмочку. Посидели, я рассказал ему о себе, а он вдруг говорит: «Знаешь, Баран, у меня есть для тебя хорошая работа, мог бы подзаработать».
Я в таком прогаре был, что, если бы не Ирка, не было бы и что в рот положить. Вы, наверное, знаете, меня отовсюду поперли. И перед Домом моряка тоже не мог показаться. Пришлось мне стать «конем». А что теперь «конь» заработает? Поэтому я подставил ухо и слушал, что Золотая Ручка мне говорит.
«Риска нет никакого, — объяснял Норковский, — квартира до трех часов стоит пустая. На лестнице тоже людей не бывает. Дом тихий. Взрослые работают, дети в школе. Войдешь в квартиру и пошукаешь. Там должны быть большие деньги и другое добро. Она ходит в мехах за восемьдесят тысяч».
Я выслушал его и говорю, что никогда так не работал. Не смогу открыть двери. Он рассмеялся.
«Конечно, не сможешь. Но это не твоя забота. Такие ключики тебе сделаю, что лучше будут поворачиваться в замках, чем настоящие. Чтобы не думал, что я тебя обманываю, дам тебе адрес, сам понаблюдай. Детская работа».
Я спрашивал его, почему он сам не идет, раз это так легко.
«Не могу, — объяснял Норковский, — там все меня знают. Если бы кто–нибудь меня увидел в доме или даже на Мазурской, считай все. А ты — другое дело. Никто тебя там не знает, никогда не видел. Я дам ключи, ты — работу. Поделимся пополам. Думаю, что тысяч по двадцать получим. А может, и побольше».
Так меня уговаривал, так убеждал, что я в конце концов согласился. Осмотрел этот дом. Место хорошее. Магазинов внизу нет, людей мало. Тогда меня этот железнодорожник и приметил. А я его даже не заметил.
— А когда вы получили ключи от Норковского?
— Мы условились с ним на среду, на тот день, когда я пошел в эту квартиру, на десять утра у Портовых ворот. Он уже ждал и дал мне ключи на шнурке. И еще мне приказал: «Делай все в перчатках. Бери только наличные, часы и драгоценности. А все, что висит в шкафах, вывали на пол. Если там будут книжки на полках, то тоже кидай их на пол. Порви и уничтожь побольше вещей. Не бойся и не спеши. У тебя много времени. Я очень зол на этих людей, не жалей их. Это он меня сыпанул пятнадцать лет назад. Как все сделаешь, на Аллее Народного Единства есть стоянка такси. Спрячь пока все у себя, вечером встретимся в восемь часов в «Сказке». Тогда я скажу тебе, что делать дальше, а ключи выброси».
— И что дальше?
— Пан поручник сам знает. Вошел в квартиру, ключики подошли. Никто меня по дороге не встретил. Вижу, что в халупе этой намного бедней, чем Норковский мне рассказывал. Конечно, немного барахла там было: какие–то платья, костюмы, но ни мехов, ни часов, ни денег. И я подумал, что надо брать, что есть. Нашел два чемодана, упаковал туда, что получше, и ходу. Еще водки выпил. Дурак был, снял перчатки, потому что неудобно было. Не думал, что кто–нибудь заметит.
— Но вы ведь ничего не уничтожили в этой квартире.