Выбрать главу

— А что я должен был уничтожить? Это же бедняки. Если бы я знал, что только это там найду, никогда бы на эту работу не согласился. Норковский мне совсем другое рассказывал. Говорил, что если получше поискать под бельем или в книжках, то и доллары можно найти. Зачем же мне им еще было вредить? Я пожалел их, даже если правда, что они засыпали Золотую Ручку.

— На встречу с Норковским вы не пошли?

— За кого вы меня принимаете, пан поручник? Разве я стал бы подводить старого товарища? Конечно, пошел. Хотел ему сказать, чтобы в другой раз наводку делал, потому что там, на Мазурской, мало что можно было взять.

— А что Норковский на это?

— Я был в «Сказке» еще до восьми. И ждал больше часа. Золотая Ручка не пришел.

Глава 13. Почему именно тут?

— Еще одно, Барановский, расскажите нам, как этот Норковский выглядит? — поручник задал этот вопрос в конце беседы,

Владислав Барановский задумался.

— Не знаю, что сказать. Я уже говорил, что выглядит хорошо. Костюм, галстук. Черное пальто и шляпа. Когда встретил его в первый раз, у него был портфель. Как обычный служащий.

— А голова? Какие волосы? Когда пошли в пивную, он же не сидел там в пальто и шляпе?

— Ну… нет. Волосы у него ни темные и ни светлые. Чуть светлее моих. Зачесаны наверх. Он немного полысел с тех пор, как я сидел с ним в Штуме.

— Сколько лет ему теперь?

— Пятьдесят, наверное, стукнуло.

— Особых примет нет? Таких, как ваше пятно?

— Нет, — хотя Барановский сказал уже достаточно много, рассказывая о внешности Норковского, он обдумывал каждое слово. Было явно видно, что если бы он не боялся поручника, ничего бы больше не сказал.

— А какое у него лицо?

— Самое обычное.

— Я спрашиваю, круглое или продолговатое?

— Наверное, круглое.

— Ох, Барановский, вы явно хотите меня вывести из себя. Сидели с ним в одной камере, потом пили вместе в ресторане, а о том, как он выглядит, слова из вас не вытянешь. Раз узнали его в Щецине через столько лет, значит, хорошо его запомнили.

— Глаза голубые, нос немного вздернутый, лысина прикрыта волосами. Не слишком высокий, не слишком полный. Может быть, чуть повыше, немного полнее меня.

— А очки носит?

— Теперь нет. А в Штуме во время работы он надевал.

— Значит, у него дальнозоркость?

— Да. Дальнозоркость. На левой руке, высоко, что–то у него было вытатуировано.

— Ну наконец–то вернулась к вам память. Жена, дети были?

— О детях никогда не говорил. Несколько раз упоминал, что жена у него умерла и никто передач не приносит. А зачем ему были передачи? Сам зарабатывал, всегда имел деньги. Да и каждый угощал его всем, что имел. Уважали его в Штуме, был он вторым после начальника.

— А теперь не вспоминал о семье? Не говорил, где живет в Щецине?

— Нет. Вначале мы говорили обо мне и моих злосчастьях, а потом он предложил мне этот скок на Мазурской.

Поскольку Барановский больше ничего не знал либо не хотел сказать, поручник решил, что допрос следует прекратить.

В этот день прокурор Витольд Щербинский долго совещался с поручником Романом Видерским.

— Это описание ничего нам не дает, — утверждал прокурор, — людей, выглядящих так, в Щецине не меньше двадцати тысяч. Если не в два раза больше. Особая примета, татуировка, тоже весьма проблематична. В преступном мире почти у всех есть какие–то татуировки. Впрочем, эту Баран видел девять лет назад. Норковский давно мог ее вывести, сейчас это не представляет проблемы.

— И все же дело движется вперед.

— Вы проверили фамилию Норковский?

— Проверил немедленно. В городе есть несколько семей, носящих такую фамилию, но никого из них нельзя даже заподозрить в связи с убийством на улице Бучка.

— Отсюда вывод, что преступник либо выступает под другим фальшивым именем, либо не зарегистрирован в Щецине.

— Мы уже отправили телефонограмму в Главное Адресное Бюро в Варшаве. Получим информацию обо всех Норковских во всей стране. Посмотрим, может быть, этим способом что–нибудь найдем.

— Нам еще повезло, что наша Золотая Ручка не называет себя Ковальским или Каминьским. Ведь мы даже не знаем его имени.

— Оно будет у нас вместе с остальными анкетными данными. Я послал одного из наших людей в Штум. Он должен собрать все имеющиеся сведения о Норковском, который отбывал в этой тюрьме наказание и был выпущен на свободу в 1958 или 1959 году. Этим способом мы получим не только полные данные об убийце, но и его фотографию.

— Убийцы? Не вижу никаких доказательств, позволяющих утверждать это в настоящее время, — предостерег его прокурор.

— Пан прокурор очень осторожен. Даже в частном разговоре со мной. Ведь вы тоже уверены, что речь идет об убийце с улицы Бучка.

— Может быть, и уверен, — прокурор был строг, — но пока у меня нет ни одного, даже малейшего доказательства, я так говорить не могу.

— Показания Барановского являются таким доказательством.

— Совсем необязательно.

— Обратите внимание, пан прокурор, на то место его показаний, где Баран рассказывает, как Норковский велел ему в квартире Ивановских все выбрасывать на пол и ломать.

— И что из этого?

— Он явно хотел повесить на него убийство на улице Бучка. Тот же самый способ проникновения в квартиру, то же самое время дня и идентичное поведение в квартире. Бессмысленное уничтожение всего. Норковский даже предупреждал, чтобы его компаньон брал в доме только наличные, драгоценности и меха и не брал ничего иного. Он старался, чтобы те два преступления были как можно больше похожи. Я уверен, что если бы мы сами не поймали Барановского, Золотая Ручка каким–нибудь образом помог бы нам в этом деле. А тогда, при отсутствии алиби, валютчика ждали бы большие неприятности. Ведь ни вы, ни я, ни суд, никто не поверил бы в сказочку о добром дяде, который ходит по Щецину и раздает комплекты ключей от пустых квартир.

— Да, — признал прокурор, — Барановский оказался бы в неприятном положении. Но есть два обстоятельства, которые бы его спасли. Прежде всего отсутствие наличных. Человек такого типа не мог бы спокойно сидеть с восемьюдесятью шестью тысячами в кармане. Во–вторых, ключи. Следствие не смогло бы доказать, каким образом к нему попали два комплекта ключей от квартир совершенно незнакомых ему людей.

— Во всяком случае убийца, преподнеся нам Барановского на блюдечке, выигрывал очень многое. В течение долгого времени следствие было бы направлено на то, чтобы доказать вину этого валютчика. А истинный преступник получил бы свободу действий и возможность дальнейшего запутывания следов, а ему это необходимо.

— В этом вы правы, поручник. Это только гипотеза, но она звучит правдоподобно. Попытка убийства Ханки Врублевской, отправление Барановского в квартиру на Мазурской свидетельствуют о том, что убийца не чувствует себя в безопасности и пытается любой ценой поправить это положение.

— Понятно. Я представляю, в каком напряжении этот человек живет. Если кто–нибудь повнимательней посмотрит на него, убийце уже кажется, что его разоблачили. Я не завидую чувствам, которые он испытывает, проходя по лестнице мимо многих людей, которые его хорошо знают. А вид Ханки Врублевской, единственного свидетеля, потому что она, возможно, видела его на лестнице, вызывает у него панический страх. Ничего удивительного, что в такой ситуации трудно сохранять хладнокровие и вести привычный образ жизни. Ежедневно приходить на работу, здороваться и разговаривать со знакомыми. В те дни наверняка много говорили об убийстве. Подобную пытку редко кто может выдержать.

— Если принять вашу гипотезу, и я по–прежнему утверждаю, что это только гипотеза, именно Норковский — преступник с улицы Бучка, то вы совершили серьезную ошибку в первоначальном рассуждении.

— Какую? — удивился поручник.

— Вначале вы предполагали, что преступление это — дело рук любителя. Норковский — это профессиональный преступник, он привык к тому, что следственные органы разыскивают его. Нервное напряжение, о котором вы упоминали, у него значительно меньше, чем у человека, который впервые встал на этот путь.