— Алкоголь?
— Ни капли.
— Когда он примерно умер?
— Не раньше семи тридцати утра и не позже восьми! Хороший результат, не правда ли? Какая точность! — засмеялся он и начал вытирать руки.
— Значит ли это, доктор, что вы можете дать показания перед судом, не говоря «правдоподобно» или «со всей точностью»?
— О Боже! — вздохнул врач и повесил полотенце в шкаф, стоящий здесь же. — Если я говорю, что «не раньше» или «не позже», значит, могу дать такие показания даже перед всем народом!
Раздался стук в дверь. Вошел ассистент, несущий два листка бумаги.
— Протокол, пан доктор. А это анализ содержимого пробирки и содержимого желудка.
— Хорошо. Спасибо.
Доктор потер руки, взял поданную ассистентом ручку и размашисто подписал протокол.
— Можно это забрать?
— Пока не надо.
Когда ассистент вышел, доктор подал Зентеку оба листа. Капитан наклонился над ними, но через секунду поднял голову.
— Мне не приходилось никогда прислуживать во время мессы, — сказал он, — а здесь, как мне кажется, сплошная латынь.
— Правильно! — Доктор взял у него оба листка. — Следственный офицер, говорящий по латыни, сам был бы интересным объектом для вскрытия. Мы нашли бы в нем сокровища, которые и не снились Али–Бабе! К счастью, это пока нам не грозит. Если вы хотите, капитан, услышать то, что здесь написано, сказанное в простых, солдатских словах, то это звучит следующим образом: жидкость, собранная на столе, имела такой состав: чай плюс сахар, плюс цианистый калий. Часть этого коктейля оказалась в пищеводе, во рту и на губах профессора Рудзинского, послужив причиной того, что он немедленно расстался с этим лучшим…
— …из миров! — закончил капитан и снова взял листки бумаги в руки. — Интересно, — сказал он. — Интереснее, чем это казалось вначале.
— Почему? Ведь мы с самого начала об этом знали. Я был уверен, что ответ из лаборатории будет именно таким.
— Все равно. Это очень усложняет дело.
— Что усложняет? Я сказал, что это цианистый калий, и это оказался цианистый калий! Сказал, что там сахар, и там оказался сахар!
— Цианистый калий — это ерунда. — Зентек протянул руку. — Спасибо, доктор. Не раньше семи тридцати и не позже восьми, то есть между половиной восьмого и восемью?
— О Боже! — повторил врач. — Сколько раз вам это повторять?
— Никогда не бывает слишком много. — Капитан усмехнулся. Он был очень систематичным человеком и хотел лишний раз убедиться. — До свидания. Еще раз спасибо.
— Не за что. Для меня это было сплошным удовольствием! Но на вас трудно угодить. Цианистый калий — ерунда! В следующий раз я дам вам попробовать! Не такая это ерунда, как вам кажется! Привет!
Через десять минут Зентек был уже у себя, в своем маленьком кабинетике, который он покинул несколько часов назад. Он уселся и положил ручку на лист бумаги, подперев голову рукой. Но ничего не написал. Дежурный, который постучал в дверь кабинета, застал его в той же самой позе.
— Таксист здесь, гражданин капитан.
— Давайте его сюда.
Он выпрямился и одним движением сгреб бумаги с поверхности стола в ящик.
Человек, который показался на пороге, был одет в синий пиджак. В руках он держал кепку.
— Садитесь, пожалуйста, — любезно сказал Зентек, но водитель не двинулся с места.
— По какому делу вы меня вызвали? — спросил он. — Если речь идет о тех вчерашних пьяницах, то я не хотел их брать и никогда таких не возьму, какие бы у них ни были удостоверения. Они сказали, что для меня это плохо кончится, и, как я вижу…
— Садитесь, пожалуйста, — снова сказал Зентек, — и забудьте об этих пьяницах.
Водитель сел. Он пошевелил губами, как будто хотел что–то сказать. Капитан наклонился к нему над поверхностью стола.
— Вы были сегодня на Главном вокзале?
— Что?
— Я спрашиваю, были ли вы сегодня на Главном вокзале? То есть заезжали ли вы сегодня на Главный вокзал?
— Конечно. Даже несколько раз. А что, нельзя?
— Можно. У нас к вам нет никаких претензий. Я хотел бы только знать, были ли вы на вокзале в десять часов с минутами?
Водитель по–прежнему смотрел на капитана подозрительно.
— А что, я должен это помнить? Я не смотрел все время на часы.
— Наверное. Но пассажиров вы как–то запоминаете, не так ли?
— Ээ. я их столько вожу…
— Меня интересуют две женщины, которые сели в машину в десять часов с минутами и попросили отвезти их на Дубовую.
— Да, помню. Такая маленькая улица.
Внимательно посмотрев на него, Зентек заметил, что в лице водителя внезапно вспыхнул интерес, но тут же погас. Лицо его снова стало безразличным. Капитан понимал это: люди не любят давать показания. Сколько раз дела тянулись бесконечно только потому, что кто–либо, даже совершенно честный человек, не хотел рассказать милиции о своих наблюдениях, чтобы его не «таскали по судам».
— А этих женщин вы помните?
— Молодые какие–то, по–моему, блондинки.
— А вы случайно не слышали, о чем они разговаривали?
— Это меня не интересует. Я веду машину и все.
— Разумеется. И никогда ничего не слышите, особенно если об этом спрашивает милиция.
Водитель ничего не сказал.
— Ну? Так как там было? Вы ничего не вспоминаете? Вы ведь еще не старый человек. К вам в машину садятся две молодые женщины, и вы даже не взглянули в зеркало, чтобы посмотреть на красивые мордашки.
— Я женат, — упрямо сказал водитель, но при этом усмехнулся, зная, что в разговоре с другим мужчиной эти слова звучат совершенно неправдоподобно.
— Поймите же, — Зентек тоже усмехнулся, — что никто от вас ничего не хочет. Нас интересуют эти две женщины. Меня интересует, как они вели себя в машине. Ссорились ли, или шутили, или молчали и смотрели в окна. Всякая такая ерунда, вы понимаете? Попробуйте припомнить, как это было. Все это останется между нами. Вы можете быть спокойным.
Водитель внимательно посмотрел на него.
— А что, они преступницы? — с сомнением спросил он. — Выглядели вполне порядочными женщинами.
— Значит, вы все же к ним присматривались.
— Ну постольку поскольку…
— И что?
— И ничего. Одно только меня удивило. Человек, который ездит на такси, много всего видит, вы же понимаете. Иногда и не такие чудеса случаются. Но обычно ночью, когда люди уже под банкой.
— Ну и какие же чудеса произошли у вас в машине сегодня утром?
— Никаких. Только они обе плакали. Сидели и полдороги плакали. Я думал, что какое–то несчастье у них произошло, умер кто или еще что–нибудь. Но, наверное, нет, потому что они немного ссорились.
— А вы слышали, о чем они разговаривали?
— Нет. Может быть, несколько слов, не помню. Впрочем, они говорили очень тихо. Всхлипывали.
— А потом что?
— Ничего. Вышли из машины в конце этой Дубовой. Красивый дом. Я пригляделся к нему, когда разворачивался, потому что там дальше нет дороги. Они стояли на крыльце. Уже начался дождь. Я даже подумал, не крикнуть ли их.
— Зачем?
— Потому что на счетчике у меня был двадцать один злотый, а эта, младшая, дала мне пятьдесят и сразу пошла к калитке.
— И вы ее окликнули?
— Нет. Я подумал, что если она дала мне пятьдесят, так, наверное, знает, что делает. Впрочем, если бы у меня была такая вилла, то я тоже давал бы возможность людям заработать. Видно было, что она не бедная.
— И это все?
— Все.
Зентек записал его фамилию и адрес, задал еще несколько вопросов, на которые получил не слишком интересные ответы, и, улыбнувшись, распрощался с водителем.
Когда дверь за ним закрылась, капитан встал и снял с вешалки плащ. Он ни в чем еще не был уверен, но наверняка знал, что хочет познакомиться с этим человеком.
Глава седьмая
Лаборатория была очень светлой. Четыре больших окна выходили в сад, находящийся внутри четырехугольника, который образовывали здания. Хенрик Шульц сидел на парапете одного из окон. В руках у него была стопка бумаг, покрытых какими–то символами, и присматривался к человеку, стоящему у большой черной доски. Третий из присутствующих сидел за большим, покрытым инструментами столом и также смотрел в сторону доски.