- Тебе не хочется пойти, поиграть в снежки?
Ребенок смотрит на меня и с каменным выражением лица отвечает:
- Нет.
Я замечаю, что у него разбита губа. Это приводит меня в ярость. Я беру его за подбородок и спрашиваю:
- Кто это сделал?
Парень смотрит на меня и со злостью отвечает:
- Не твое дело.
Моим первым порывом было ответить ему что-нибудь, но потом я решаю смолчать. Я закрываю дверь и отправляюсь на поиски Симоны, которая на кухне варит бульон. Подойдя к ней, я зову.
- Симона.
Она, вытирая руки о передник, глядит на меня.
- Слушаю вас, сеньорита.
- Ай-ай-ай, Симона, ради бога, я же просила тебя называть меня по имени, Джудит!
Симона улыбается.
- Я стараюсь, сеньорита, но мне трудно к этому привыкнуть.
Я понимаю, что, должно быть, ей на самом деле нелегко это сделать.
- Ты не знаешь, в доме есть санки? – спрашиваю я.
Женщина на мгновение задумывается.
- Да. Я вспомнила, одни хранятся в гараже.
- Замечательно! – хлопаю я в ладоши и, глядя на нее, говорю. – Я хочу попросить тебя об одолжении.
- Да?
- Мне нужно, чтобы ты вышла из дома и поиграла со мной в снежки.
Она недоверчиво, ничего не понимая, моргает. Я увлеченно беру ее ладони в свои и шепчу:
- Я хочу, чтобы Флин увидел, что он теряет. Он ребенок и должен хотеть играть в зимние игры и кататься на санках. Давай покажем ему, можно интересно играть не только в машинки.
Сначала женщина старается вежливо отклонить мою просьбу. Она не представляет, что от нее требуется, но, когда понимает, что я от нее хочу, снимает фартук.
- Дайте мне пару минут, чтобы надеть сапоги. Я не могу выйти на улицу в домашней обуви.
- Отлично!
Пока я в дверях надеваю свой красный пуховик и перчатки, появляется Симона со своим синим пуховиком и шапкой в руках.
- Пойдем играть! – зову я, потянув ее за рукав.
Мы выходим из дома и идем по снегу до тех пор, пока не оказываемся прямо напротив игровой комнаты Флина, там мы начинаем бросать друг в друга снежки. Сначала Симона ведет себя нерешительно, но, получив от меня четыре точных попадания, она оживляется. Мы сгребаем снег и, смеясь, кидаемся им.
Норберт, удивленный всем происходящим, выходит к нам навстречу. Сначала он уклоняется от нашего приглашения, но уже спустя две минуты мне удается его уговорить, и он присоединяется к нашим забавам. Флин за нами наблюдает. Я вижу, как он следит за нами через окно, и кричу:
- Давай, Флин… Выходи к нам!
Он отрицательно мотает головой, и мы втроем продолжаем веселиться. Я прошу Норберта, чтобы он принес из гаража санки. Когда он их достает, я обращаю внимание, что они красные. Беззаботно усевшись на них, я съезжаю по заснеженному косогору и, на полной скорости упав внизу, получаю весьма чувствительный удар, но снежный покров смягчает удар, и я заливаюсь веселым смехом. Следующей едет Симона, а потом мы скатываемся с нею вместе. Мы поднимаемся обратно все засыпанные снегом, но счастливые, несмотря на неодобрительные взгляды Норберта. Он не верит в наш успех. Внезапно, вопреки всем предположениям, я вижу, что Флин выходит из дома и смотрит на нас.
- Давай, Флин, иди сюда!
Мальчик подходит, и я зову его сесть на санки. Он боязливо глядит на меня, поэтому я предлагаю:
- Давай я сяду впереди, а ты у меня за спиной. Ладно?
Подбадриваемый Симоной и Норбертом, парнишка усаживается на место, и я с величайшей осторожностью спускаюсь вниз по горке. Скоро я слышу, как его радостные крики присоединяются к моим, и, когда санки останавливаются, он с восторгом спрашивает:
- А можно еще?
Я с удовольствием вижу на его лице то выражение, которое еще никогда у него не замечала, и разрешаю прокатиться еще раз. Мы оба бежим вверх к Симоне и повторяем спуск.
Начиная с этого момента, все идет хорошо. Флин, впервые с тех пор, как я приехала в Германию, ведет себя, как ребенок, и, когда мне удается его убедить, он сам в одиночку скатывается на санках, и вид его довольной мордашки наполняет мою душу радостью.
Он улыбается!
У него заразительная, прекрасная, чудесная улыбка, но вдруг я вижу, как она сползает с его лица, и, обернувшись в его взгляда, замечаю, что к нам бежит Трус. Норберт оставил гараж открытым, и, услыхав наши крики, пес не мог не присоединиться к нам. Ребенок в страхе замирает, и тогда я свистом подзываю собаку к себе. Трус подбегает к нам, я глажу его по голове и шепчу:
- Флин, не бойся.
- Он меня укусит, - одеревеневшими губами шепчет он.
Я вспоминаю, что однажды мальчик рассказал, когда лежал в нашей кровати, и, поглаживая Труса, стараюсь успокоить Флина:
- Нет, солнышко, не все собаки кусаются. И Трус, уверяю тебя, не собирается никого кусать.
Но мальчика это не убеждает, и я, продолжая настаивать, протягиваю ему руку:
- Подойди сюда. Доверься мне. Трус тебя не укусит.
Парнишка не двигается. Он просто смотрит на меня. Симона начинает его подбадривать, затем к ней присоединяется Норберт, мальчик делает шаг вперед и замирает. Он боится. Я улыбаюсь и снова говорю:
- Дорогой, я обещаю, что с тобой ничего плохого не случится.
Флин опасливо смотрит на меня, и тут неожиданно Трус бросается в снег и, перевернувшись кверху лапами, начинает, нежась, валяться в снегу. Симона с улыбкой чешет ему брюхо.
- Видишь, Флин. Трус просто хочет, чтобы его пощекотали. Подойди…
Я тоже чешу псу брюхо, и он высовывает на бок язык от удовольствия.
Внезапно мальчик подходит, наклоняется и вне себя от страха осторожно пальчиком дотрагивается до Труса. Уверена, что впервые за много лет он прикасается к животному. Увидев, что собака на это никак не реагирует, Флин с воодушевлением снова трогает ее.
- Ну, как тебе?
- Мягко и мокро, - шепчет ребенок, протянув уже целиком всю ладонь.
Через полчаса Трус и Флин уже стали друзьями, и когда мы с криками и смехом скатываемся на санях, пес бежит рядом с нами.
Мы все промокли, и с головы до ног покрыты снегом. Всем хорошо. Мы веселимся от души, и тут вдруг слышим звуки, приближающегося автомобиля. Эрик. Мы с Симоной переглядываемся. Флин, завидев дядю, замирает без движения. Это меня удивляет. Он не бежит к нему. Когда машина подъезжает, я убеждаюсь, что Эрик за нами наблюдает, и по его лицу заметно, что он в плохом настроении. Ладно, все нормально. Я, не сдержавшись, шепчу Симоне:
- Ох-ох! Нас застукали.
Женщина кивает головой. Эрик тормозит, выходит из машины и настолько сильно хлопает дверью, что можно легко оценить, насколько он зол, еще до того как он с угрожающим видом подходит к нам.
Матерь божья! Да он просто в бешенстве!
Когда он в таком состоянии, спасайся, кто может. Все замерли, не дыша. Я гляжу на него. Он глядит на меня. И когда Эрик оказывается рядом с нами, он с осуждением кричит:
- Что здесь делает эта собака?
Флин молчит. Симона и Норберт стоят, как парализованные. Все смотрят на меня, и я отвечаю:
- Мы играли в снегу, и он играл вместе с нами.
Эрик берет Флина за руку и рычит:
- А с тобой мне надо поговорить отдельно. Что ты натворил в колледже?
Меня возмущает то, каким тоном он разговаривает с ребенком. Разве это так уж необходимо? Но, уже собравшись сделать ему замечание, я слышу:
- Мне снова звонили из колледжа. Очевидно, ты опять ввязался в драку, и на этот раз очень серьезную!
- Дядя, я…
- Замолчи! – кричит он. – Ты добьешься того, что отправишься прямиком в интернат. Марш в мой кабинет и жди меня там.
Под тяжелым взглядом Эрика Симона с Норбертом и мальчиком уходят.
Женщина с грустью провожает меня глазами. Несмотря на то, что я понимаю, что мне сейчас крепко достанется, я ободряюще подмигиваю ей. Как же зол мой глупый немец. Оставшись наедине, Эрик замечает сани и, указывая на следы на горке, шипит: