- Я хочу, чтобы эта собака убралась из моего дома, ты меня поняла?
- Но Эрик… послушай…
- Я ничего не собираюсь слушать.
- А должен бы, - настаиваю я.
Скрестившись со мной взглядом, он, наконец, кричит:
- Я сказал, вон!
- Послушай, если тебе испортили настроение на работе, не надо отыгрываться на мне. Ты переходишь всякие границы!
Он тяжело вздыхает, проводит рукой по волосам и бормочет:
- Я тебе сказал, что не хочу видеть здесь этого пса, и, насколько мне известно, я не разрешал тебе ни давать моему племяннику санки, ни подпускать к нему это животное.
Удивляясь его плохому настроению, я решаю не уклоняться от ссоры и возражаю:
- Не думаю, что я должна просить у тебя позволения, чтобы поиграть в снегу. Или все-таки должна? Если да, то тогда с сегодняшнего дня я буду спрашивать у тебя разрешения, чтобы дышать. Черт, только этого еще не хватало!
Эрик не отвечает, и я со злостью добавляю:
- Что касается Труса, я хочу, чтобы он остался здесь. Этот дом достаточно велик для того чтобы ты мог даже не встречаться с ним, если тебе так хочется. Да у тебя сад размером с городской парк. Я могу смастерить для него будку, чтобы он в ней жил и охранял дом. Я не понимаю, почему ты настаиваешь на том, чтобы выгнать его на улицу в такой холод. Разве ты этого не видишь? Тебе его совсем не жалко? Ему, бедненькому, холодно. Идет снег, а тебе не терпится выставить его из дома. Эрик, пожалуйста.
В своем костюме и пальто глубокого синего цвета Эрик выглядит потрясающе. Он стоит и смотрит на Труса, который виляет перед ним хвостом, мой красавчик!
- Джуд, ты думаешь, я дурак? – говорит Эрик.
А так как я не отвечаю, а просто ошеломленно гляжу на него, он объясняет:
- Это животное уже давно живет в гараже.
У меня замирает сердце. Ему известно про мотоцикл?
- Ты знал?
- Ты думаешь, что я такой тупой, чтобы этого не заметить? Конечно, я знал.
Сначала у меня от удивления открывается рот, и, не дав мне ничего объяснить, он настаивает:
- Я тебе сказал, что не хочу, чтобы он жил в моем доме, но, несмотря на это, ты солгала и…
- Раз он теперь опять стал твоим домом… Знаешь, я могу и обидеться, - шепчу я, не упомянув про мотоцикл.
Если он молчит про него, то мне тоже сейчас лучше не поднимать эту тему.
- Ты постоянно твердишь мне, чтобы я считала этот дом своим, а сейчас только из-за того, что я приютила бедного песика в твоем чертовом гараже, чтобы он не умер на улице от холода и голода, ты ведешь себя как…, как…
- Идиот, - заканчивает он.
- Точно, - соглашаюсь я. – Ты сам это сказал: «Идиот»!
- А что касается тебя и моего племянника…
- Что Флин натворил в колледже? – обрываю я.
- Он ввязался в драку с другим мальчиком, после которой его сопернику пришлось накладывать швы на рану на голове.
Это меня удивляет. Я не представляю себе Флина таким отъявленным хулиганом, хотя у него и разбита губа. Эрик в бешенстве зарывается пальцами в волосы, глядит на Труса и кричит:
- Я хочу, чтобы он убрался отсюда!
Напряжение. Холод, стоящий вокруг, не может сравниться с холодом, который я чувствую в своем сердце, и прежде чем Эрик еще что-то скажет, я предупреждаю его:
- Если Трус уйдет, то я уйду вместе с ним.
Эрик холодно поднимает брови и, оставляя меня в полном изумлении, прежде чем развернуться и уйти, произносит:
- Делай, что хочешь. В конце концов, ты всегда так поступаешь.
И, не сказав больше ни слова, он уходит. Он оставляет меня в немом потрясении с идиотским выражением лица и желанием что-то ему доказать. Проходит десять минут, а я продолжаю стоять вместе с собакой во дворе. Эрик не выходит. Я не знаю, что мне делать. С одной стороны, я понимаю, что поступила плохо, поселив Труса в гараже, но, с другой стороны, не могла же я оставить бедное животное на улице.
Я замечаю, что Флин показывается в окне своей игровой комнаты, и машу ему рукой. Он машет мне в ответ, и у меня подпрыгивает сердце. Ему понравились игры в снегу, санки и Трус, но я не могу оставить собаку у Эрика. Я сознаю, что это стало бы еще одним источником проблем. Появляется Симона и подходит ко мне.
- Сеньорита, вы простудитесь. Вы промокли и…
- Симона, мне нужно найти приют для Труса. Эрик не хочет, чтобы он здесь находился.
Женщина закрывает глаза и огорченно кивает головой.
- Знаете, я могла бы забрать его в свой дом, но тогда сеньор бы обиделся. Вы ведь понимаете, правда?
Я признаю это.
- Если хотите, мы можем позвонить защитникам животных. Они точно, найдут ему место, где он мог бы жить.
Я прошу ее найти мне нужный номер телефона. У меня нет другого выхода. Я не захожу в дом. Я отказываюсь. Если я увижу Эрика, это меня убьет, в плохом смысле этого слова. Я бреду с Трусом по дорожке к огромным воротам, выхожу наружу и играю с ним, а он счастлив быть рядом со мной. У меня слезы наворачиваются на глаза, и я позволяю им литься. Сдерживать их гораздо хуже. Я плачу. Я безутешно рыдаю, бросая Трусу палку, чтобы он за ней бегал и приносил мне обратно. Бедняжка!
Через двадцать минут к нам подходит Симона и протягивает листок бумаги с номером телефона.
- Норберт передал, чтобы мы позвонили сюда, спросили Генри и сказали, что звоним от него.
Я благодарю ее и достаю из сумки мобильник, с разбитым сердцем я делаю то, что сказала Симона. Я разговариваю с этим самым Генри, и он сообщает, что через час они приедут и заберут животное.
Уже наступил вечер. Я убеждаю Симону зайти в дом, чтобы накормить ужином Флина и Эрика, а сама остаюсь снаружи с Трусом. Я замерзла. Но это ничто по сравнению с холодом, который пришлось испытать псу, пока он жил на улице. Эрик звонит мне по телефону, но я сбрасываю звонок. Я не хочу с ним разговаривать. Пошел он к черту!
Десять минут спустя я замечаю вдали огоньки и понимаю, что это приближается машина, которая заберет собаку. Я плачу. Трус смотрит на меня. Небольшой фургон подъезжает ко мне и останавливается. Я вспоминаю о Курро. Он ушел, а теперь уходит и Трус. Почему жизнь так несправедлива?
Из кабины входит мужчина, который представляется, как Генри, смотрит на пса и гладит его по голове. Я подписываю бумаги, которые он мне дает, и, открывая задние, двери он говорит:
- Попрощайтесь с ним, сеньорита, Я уезжаю. И, пожалуйста, снимите то, что висит у него на шее.
- Это шарф, который я для него связала. У него болит горло.
Мужчина глядит на меня и настаивает:
- Пожалуйста, снимите его. Так надо.
Я чертыхаюсь, закрываю глаза и делаю то, о чем он меня просит. Взяв шарф в руки, я вздыхаю. Уф! Какой грустный момент. Я не спускаю глаз с Труса, который глядит на меня своими огромными глазищами, и, наклонившись, шепчу, гладя его по обтянутой кожей голове:
- Мне жаль, родной, но это не мой дом. Если бы он принадлежал мне, уверяю тебя, никто бы не выкинул тебя отсюда.
Пес вытягивает шею, тыкается мне лицо своей влажной мордой и лижет его, а я добавляю:
- Тебе найдут прекрасный приют, теплое местечко, где с тобой будут хорошо обращаться.
Я больше не могу говорить. Меня разрывает плач. Я как будто снова прощаюсь с Курро. Я целую его в лоб, и Генри забирает его и заводит в фургон. Животное сопротивляется, но Генри к этому привык и поэтому легко с ним справляется. Когда двери закрываются, он прощается со мной и срывается с места.
Я, не шевелясь, стою и наблюдаю за тем, как машина уезжает, а вместе с ней уезжает и Трус. Я зарываюсь лицом в шарф и реву. Мне хочется плакать. Я довольно долго стою на темной и холодной улице и плачу, не замечая, сколько времени прошло. Все в Мюнхене очень непросто. Флин едва меня терпит, Эрик иногда бывает холоден, как лед.
Когда я поворачиваюсь, чтобы вернуться в дом, я с удивлением вижу за воротами Эрика. Я не могу в темноте разглядеть его глаз, но чувствую, что они пристально смотрят на меня. Мне холодно. Я подхожу, и он открывает мне дверь. Я, ничего не говоря, прохожу мимо него.