-- Ты бы хоть позвонила, -- укорил он жену, -- узнала, как девчонки.
-- Я не верю, -- произнесла после паузы Дарья, -- что тебя это действительно волнует. Ты не это имеешь в виду.
-- Что же я, по-твоему, имею в виду? -- опечалился ее ошибочной уверенностью Берендеев. Был редкий случай, когда он имел в виду именно то, что сказал.
-- Ты имеешь в виду, что на работе много мужиков, -- это раз. Что мне, как ты полагаешь, там с ними нравится -- два. Что я задержалась там на... -посмотрела на часы, -- час двадцать, да? Три. Что не позвонила тебе, не доложилась -- четыре. А пять... Что у нас пять, Берендеев?
-- Да ты сама знаешь. -- пожалуй, впервые в разговоре на вечную (для Берендеева) тему он не ревновал Дарью к неведомым мужикам (торговцам металлическими окатышами и ферросплавами) на ее работе, вообще не ревновал к мужикам. Что-то неизмеримо (опять-таки для Берендеева) большее стояло на кону. Даже не дети и не пятнадцать прожитых вместе лет.
-- Что знаю? -- поинтересовалась Дарья.
-- Что нет ничего более похожего на ложь, нежели правда, и что нет вернее способа выдать правду за ложь, нежели довести ее до абсурда.
-- Я знаю только то, -- чеканно, как будто готовилась к этому разговору, произнесла Дарья, -- что вынуждена работать, потому что денег, которые зарабатываешь ты, Берендеев, нам не хватает даже на еду. Ты посмотри, -добавила с горечью, -- в чем я хожу!
"И нет вернее способа уйти от сути проблемы, нежели расколотить ее, как зеркало, -- подумал Берендеев, -- осколки вроде бы сохраняют все признаки целого, но ни в коем случае этим целым не являются". Но ничего не сказал.
Он опустил руку в карман, извлек сто долларов.
-- Это тебе. Ты права, что-то я расслабился в последнее время. Попробую исправиться.
Берендеев загадал: если она возьмет бумажку -- все будет хорошо. Мосты еще не окончательно сожжены. Точнее, они уже горят, но пока еще не рухнули в пропасть. Он почувствовал, как клонится вниз его рука. Это было невероятно, но бумажка на ладони вдруг сделалась неподъемно тяжелой, как будто невидимая пуповина соединяла ее с центром земли -- с той самой точкой, в которой сходится вся тяжесть мира. Берендеев вспомнил про знаменитый былинный "узелок Святогора". Дурная какая-то промелькнула мыслишка, что он сейчас предлагает Дарье... весь мир, она же намерена предпочесть миру... всего лишь тень истинной тяжести, пустоту. "Возьми! Умоляю тебя, возьми! Я загадал!" -- немо вопил Берендеев, чуть ли не насильно впихивая Дарье в руку вдруг странно облегчившуюся, обнаружившую сходство с как бы отдельно существующим (птичьим, насекомьим?) крылышком бумажку, как бы рвущуюся прочь от Дарьиной руки купюру.
"Боже мой, -- подумал Берендеев, -- почему истина всегда тяжела, как земля, а обман легок, как воздух?"
-- Поздно, -- отвела его руку с трепещущей в сумеречном воздухе бумажкой, как шлагбаум на пути (куда?), Дарья. -- Сто долларов это... тьфу, Берендеев, оставь себе на пиво. Мне теперь... -- чуть слышно, как будто не мужу, а себе сказала Дарья, -- ничего не надо.
-- Вот как? -- Берендеев спрятал бумажку в карман.
-- Я хочу, чтобы у тебя тоже были хоть какие-то деньги, -- взяла его под руку Дарья. -- Чтобы ты чувствовал себя мужчиной, чтобы, если тебе что-то вдруг понравится, взял бы и купил.
Со стороны они, должно быть, напоминали чуть было не повздоривших представителей новой семейной формации -- уже не столько мужа и жену, сколько партнеров по мелкому бизнесу.
7
Берендеев уже не помнил, когда именно -- через месяц, а может, через полтора после того, как Дарья вышла на работу, он позвонил по номеру, указанному в объявлении: "Приди, и я излечу тебя от твоей болезни, потому что только я знаю, что это за болезнь, и только я смогу тебя излечить. Штучный доктор".
-- Говорите, -- раздался в трубке мелодичный девичий голос, а потом специфический щелчок.
Берендеев понял, что имеет дело с автоответчиком. Он чуть не разбил телефонную трубку об угол стола, услышав издевательское "говорите". Оказывается, он должен был говорить, а не слушать. Берендеев ни к селу ни к городу припомнил недавно читанные мемуары о тридцать седьмом годе, когда всех подряд сажали. Тогда следователи тоже не вполне представляли, в чем виновны арестованные, а потому иногда разрешали им самим выдумать себе вину: "Говорите".
-- Вы хотите, чтобы я сам себе поставил диагноз? -- с чувством глубочайшего разочарования произнес Берендеев. -- И соответственно, сам себя излечил? Но тогда мне не нужен Штучный доктор! Зачем вы сводите людей с ума? Ваши объявления висят так высоко, что их невозможно прочитать. Вы меня слышите? Я вам не верю! -- писатель-фантаст Руслан Берендеев вознамерился с чувством исполненного долга положить трубку, чтобы никогда больше не вспоминать о несуществующем Штучном докторе и для чего-то придумавших его мерзавцах, как вдруг мелодичный девичий голос произнес:
-- Оставайтесь у телефона, сейчас вам ответят...
Воцарилась долгая, томительная в электронной звуковой шелухе пауза.
-- Если у вас имеются свободные денежные средства, -- к крайнему своему изумлению, услышал Берендеев уже не мелодичный девичий, а деловитый мужской голос, -- и даже если у вас нет свободных денежных средств, вы в любом случае можете смело доверить их "Сет-банку". "Сет-банк" гарантирует нестандартное, эффективное и безошибочное, как врачующий скальпель Штучного доктора, их использование. У вас не должно быть ни малейших сомнений в том, что "Сет-банк" -- финансовое учреждение для избранных. Более того, "Сет-банк" -- одновременно банк и лечебное учреждение для... опять же избранных. В дополнение к высокому доходу и надежной защите ваших сбережений Штучный доктор гарантирует вам стопроцентное излечение от мучающей вас болезни! Мы обещаем вам доход не менее высокий, чем расположение наших объявлений. Вы ищете именно такие доходы, раз читаете наши объявления. Мы обещаем вам защиту ваших сбережений, не менее надежную и несокрушимую, как если бы ваши интересы отстаивали вереницы бетонных столбов. Мы не намерены привечать всякую случайную сволочь с улицы! "Сет-банк" ждет вас! Ваши деньги нужны "Сет-банку", а вам нужен Штучный доктор!
Потом установилась космическая, вакуумная тишина.
Но ненадолго.
-- А теперь послушай нашу сказку, дружок, -- услышал Берендеев отвратительный, но затягивающий, как омут, и обезволивающий, как мифическое психотронное оружие, голос. -- Некий ростовщик-купец, будучи приговорен к смерти, попросил жену принести его кошелек, чтобы повидать его перед смертью как самое дорогое, что есть у него в жизни. Он так и погиб, не сводя взгляда со своих денег; но когда жена и дети вынули кошелек из рук казненного, они обнаружили там двух жаб: дьявол, прилетевший за душой ростовщика, обнаружил, что она неразлучно слилась со своими деньгами, и был вынужден забрать и то и другое.
Берендеев едва успел оторвать трубку от уха, потому что из нее вдруг грянул... Глинка, то есть государственный гимн Российской Федерации.
Сеанс связи завершился.
Писатель-фантаст Руслан Берендеев всегда считал сумасшествие делом сугубо индивидуальным. И отчасти стыдным. Всякое общество на протяжении истории человечества дистанцировалось (во всяком случае, пыталось) от слишком уж очевидных проявлений сумасшествия, делая вид, что существует (во всяком случае, пытается) по законам здравого смысла. То несомненное обстоятельство, что внутри современного российского общества открыто действуют преступные -Берендеев в этом не сомневался -- микроструктуры (а может, и не микро-, а макро-), посредством объявлений на столбах цинично понуждающие людей к сумасшествию, а затем использующие высвобождающуюся в результате распада разума огромную, сопоставимую с ядерной, энергию в собственных целях, преисполняло Берендеева еще большим отвращением к обществу, в котором (точнее, параллельно с которым) он был вынужден существовать.
Хотя, конечно, тезис относительно высвобождающейся в результате распада разума огромной энергии был спорным.
Какая такая энергия высвободилась в Берендееве с той поры, как он впервые прочитал объявление? Как сидел дома, так и продолжал сидеть. Как непрестанно думал о том, чем там занимается на работе жена, срывал злость на дочерях, так и продолжал думать и срывать. Как жил, довольствуясь малыми суммами гонораров, но ценя свободу (в общем-то никчемную), так и продолжал жить, довольствуясь и ценя.