— Морриган, тебе нравится это? Ты бы хотела ощутить мужские пальцы внутри своей маленькой тесной yoni, которые бы растягивали тебя, открывая…?
Глава 13
У Элейн перехватило дыхание, она инстинктивно попыталась закрыть книгу.
Руки лорда обвились вокруг нее, словно змеи, он сжал ее кисти своими, прижимая к себе. Все его тело было горячим и твердым. Элейн сгорала от стыда. Она яростно извивалась, пытаясь вырваться из кольца этих рук…
Он, именно он, застал ее, как какого-то подростка, украдкой листающего «Плейбой».
— Нет, Морриган, не сопротивляйся мне, — зашептал он в ее правое ухо. Дыхание было влажным и теплым, с легким запахом бренди.
Его руки сжали Элейн, как тиски, фактически лишая малейшей возможности пошевелиться. Из горла вырвался стон.
Не сопротивляйся ему!
Она сжала зубы, чтобы сдержать истеричные крики, подступившие к горлу и готовые излиться в любой момент.
Черт! Он не должен быть здесь. Кейти же сказала, что и лорд, и Хэтти, они оба уехали…
Кроме того, как он попал сюда? Двери на балкон были закрыты, когда она вошла в библиотеку. Если бы он вошел через них, сквозняк предупредил бы ее об этом.
И она заметила бы его, если бы он вошел в библиотеку через обычную дверь… Так откуда?
Отсветы огня плясали по потолку над камином…
Элейн поморщилась.
Значит, инстинкт ее не подвел. На той кушетке действительно был вурдалак. Девятнадцатого века.
Неприятная мысль кольнула сердце. Тепло камина предназначалось вовсе неей, а ему. Бенедикту Арнольду [18].
Черт побери, а она была так близка к открытиям, если не о Морриган, так о том человеке, чье тело жгло ее сквозь прутья стула.
— Все хорошо, моя девочка, — вполголоса протянул он, последние слова сильно напомнили ей Хэтти, только вот Элейн совсем не чувствовала себя «девочкой». Да и он, думается, этого не хотел.
Как, ну как Морриган могла оставаться девственницей после года жизни в замужестве?
Он опустил ее руки вниз, на колени, и сжал запястья правой рукой.
— Я знаю, ты не хочешь противиться мне, любимая.
Элейн протестующее зашипела, когда костяшки его пальцев прижались к развилке бедер.
— Раньше я не понимал, но теперь знаю… Знаю, как тебе тяжело.
Элейн украдкой попыталась высвободить руку… Чего он не понимал? Знал как тяжело ей что?
Однако эти мысли тут же вытеснялись другой: как приятно, оказывается, когда тебя называют «любимая»… Никто раньше ее так не называл.
— Все хорошо, я знаю, что ты хочешь, милая. Я чувствую, тыздесь жаркая…
Тыльная сторона зажатых пальцев глубже надавила на точку в основании ее ног.
— Боже, да ты пылаешь. Я знал, что ты можешь. Я помогу тебе воспламениться. Мы будем гореть вместе.
Элейн вжалась в спинку стула, но добилась лишь того, что ее запястья и его пальцы погрузились еще глубже.
Ужасно, когда тебя обвиняют в мастурбации, это даже хуже, чем когда застают за просмотром порнографических картинок. Но мысль о том, что он знал, как она возбудилась от простого просмотра этой книги, была просто невыносимой. Элейн хотела бы сгореть в буквальном смысле этого слова, сгореть до тла, до кучки пепла!
Черт, черт, черт!
Она резко откинула голову назад, пытаясь отстраниться от происходящего. Но не учла того, что зажала своей спиной волосы. И единственное, что ей оставалось делать — это практически не шевелиться, чтобы не выдрать волосы с корнем. Слезы подступили к глазам, Элейн даже представить себе не могла, что ей может быть настолько больно.
— Нет, нет…. Всего лишь расслабься, Морриган, не сопротивляйся мне, не сопротивляйся… Я больше не позволю тебе бороться, не сейчас, когда я все знаю. Это так, моя девочка, просто расслабься.
Ее спина была прижата к спинке стула, а, следовательно, и к его телу. Левой рукой он обнимал ее за плечи, а правой сковал запястья и туловище. И он говорит ей расслабься?
Да она чувствовала себя между молотом и наковальней!
Элейн уставилась в потолок, наблюдая за дрожащей игрой света и тени. Дыхание лорда ритмично обдавало ее ухо теплым влажным воздухом, вдох-выдох, вдох-выдох.
К горлу подступили рыдания, она невольно уступала сладострастным интонациям его голоса, жару дыхания, его ладоням, рукам, мускусному аромату мужского тела. Непрекращающейся жажде женского любопытства. Позвонок за позвонком напряжение покидало ее спину.
Лорд уткнулся лицом в изгиб шеи. Щетина царапала ее кожу, как наждачная бумага. Покрывая ее горячими влажными поцелуями, он прошептал:
— Все хорошо, только позволь мне целовать тебя здесь, да, это приятно, это так приятно…
Элейн чувствовала, что кожу жжет в том месте, где плечи переходили в шею — горячие, влажные прикосновения языка сметали дальнейшие сопротивления, вызывая сладостную дрожь во всем теле.
— Так и должно быть, расслабься, расслабься для меня, Морриган. Расслабься, любимая.
К ловкому шершавому языку присоединились острые зубы. Он слегка покусывал ее шею и чуть сильнее — за ухом, перемежая укусы, расплавляющие кожу, с прикосновениями языка.
— Вот так, Морриган. Да, ты такая сладкая, милая. Доверься мне, расслабься. Да, все хорошо. Я не причиню тебе боли. Никогда, никогда я не причиню тебе боли. Доверься мне.
Сказал мухе паук.
«Ха!» — беззлобно подумала Элейн. Она не доверилась бы ему, даже если бы он отрубил себе обе руки или отрезал язык. Даже если бы он носил пояс целомудрия, и тогда бы она ему не доверяла.
И уж конечно, она не собирается доверять ему сейчас, скованная, словно цепями, его руками. В особенности ладонью, прижатой к тому месту, которое было ее проклятьем, начиная с пубертатного возраста и не изменившего своих наклонностей в новом теле.
Но доверие, как обнаружила Элейн, было не самой значительной вещью по сравнению с чувственным обольщением. Особенно, когда не было сил этому противостоять. В двадцатом веке мамаши наставляли своих дочерей не позволять мальчикам касаться их «здесь» и «там» — условие легко выполнимое, посколькуздесь и там, казалось, единственные места, которые, интересуют мальчиков двадцатого столетия. Элейн подозревала, что если бы в двадцатом веке папаши учили своих сыновей перво-наперво касаться совсем других мест, рассказали бы им, что целовать можно не только в губы, никакие бы предостережения для девочек не помогли б.
О да, ей действительно было хорошо.
Элейн плыла по течению, глаза закрылись, тело содрогалось в такт каждого щипка, укуса, посасывания, облизывания, сопровождаемых горячим влажным шепотом.
— Сейчас, — лорд убрал свою руку, освободив левое плечо. Его сразу обдал холодный воздух, и Элейн захотелось взвыть от холода отстраненности. Глаза открылись — когда только успела их закрыть? — и она обвела невидящим взглядом темную комнату с рядами книг.
Лорд положил свою руку на открытую книгу. Она уставилась на его длинные смуглые пальцы, на индийского мужчину, на индийскую деву, рубиновые нижние губки которой растянулись, приспосабливаясь к пальцам мужчины. Элейн видела все это с предельной четкостью и ясностью.
— Я не делаю тебе больно, верно?
Острые зубы сомкнулись на мочке ее правого уха. Он укусил — о да, это было больно, — а затем начал сосать, как будто это был сосок.
Острейшее ощущение охватило ее груди, затем метнулось вниз, к тому месту, в дразнящей близости с которым расположились его пальцы.
Его губы отстранились с чмокающим звуком, который на удивление не показался брезгливо-отталкивающим, характерным для юношей, не умеющих целоваться.
Звук получился влажным, провокационным, полным намеками на мокрый, грязный секс.
Воплощение фантазий.
— Морриган, тебе нечего боятся, мы всего лишь разделим небольшое приключение. Я хочу удовлетворить твое любопытство. Я хочу удовлетворить тебя. Ты должна довериться мне. Я не могу позволить тебе отвернуться от меня. Не сейчас. Не сейчас, когда я знаю…