Уитли снова ударила Хранителя.
— В последние три минуты каждого сеанса пробуждения вы будете голосовать за того единственного, кто останется в живых…
— Почему в живых остаться должен только один? — неожиданно спросила Марта, подходя к Уитли и останавливаясь рядом с ней.
— Я не могу объяснить, как и почему происходит что-либо в Никогда. Это определяете вы сами.
— Но если время остановилось, — спросил Кэннон, — почему мы не можем вернуться к нормальной жизни?
— Только на одиннадцать целых и две десятых часа. Шестьсот семьдесят две минуты. Это продолжительность вашего пробуждения. Для Кэннона и Уитли она составляет шестьсот семьдесят пять минут. По окончании этого времени вы все снова просыпаетесь в Никогда, так же неотвратимо, как Золушкина карета в полночь превращается обратно в тыкву. Авария, в которую вы попали, образовала затяжку в материи пространства-времени, что-то вроде складки на ткани. Но настоящий мир никуда не исчез. Он живет вокруг вас по своим законам, наподобие пули, оставшейся в патроннике.
— А время начала нашего пробуждения — что оно значит? — спросила Марта.
— Начало и конец пробуждения определяются бесконечным числом факторов, включая резкость импульса, силу связи и простую случайность.
Уитли, похоже, больше не могла этого слышать. Она швырнула нож на пол, схватила с кухонного островка телефон, набрала какой-то номер и начала отрывисто говорить о чем-то приглушенным голосом, на ходу надевая свои «конверсы».
— И куда ты собралась? — спросил Кэннон.
— В Т. Ф. Грин.
Так назывался аэропорт для частных самолетов неподалеку от Провиденса.
— Я забронировала самолет на Гавайи. Вылет через час. Поехали.
— Боюсь, это ровно ничего не изменит, — вмешался Хранитель.
Уитли уставилась на него:
— В конце этого вашего — как его там, пробуждения? — мы будем в самолете, в тридцати шести тысячах футов над Тихим океаном. И что, по-вашему, произойдет? Мы исчезнем из салона, в духе всех этих трюков Вилли Вонки? Или как?
— Сами увидите, — отозвался Хранитель.
Все отправились вместе с Уитли, кроме меня.
Я не смогла. Я была слишком опустошена, слишком напугана перспективой оказаться так далеко от родителей, в небе, внутри металлической коробки, вместе с ними.
Вместе с ними.
Теперь они стали для меня «ими». Я больше не была одной из них. Если что-то и стало ясно, то именно это: люди, которых я когда-то любила и которым доверяла больше всех на свете, стали для меня совершенно чужими.
В чем я провинилась? Почему я должна очутиться в аду вместе с ними?
Я не могла думать об этом. Вернее, не могла позволить себе развивать эти мысли. Надо было сосредоточиться на текущих событиях. На большее меня не хватило бы.
Я смотрела, как они, в разной степени убежденные, набиваются в джип Кэннона. Каждый, конечно же, думал, что план Уитли — немедленно бежать на запад, на тропический остров, — провалится. И все же они пошли за ней. Из солидарности? В напрасной надежде на то, что план все-таки сработает, что принадлежащий Линде «Гольфстрим-5» с бежевыми кожаными сиденьями и подносами, на которых лежат ломтики манго, прорвется сквозь розовую сахарную вату облаков и унесет их прочь из замкнутого круга, станет той лазейкой, тем потайным ходом, тем пропуском, благодаря которому они вырвутся из этого кошмара?
На негнущихся ногах я спустилась с крыльца и, почти не ощущая струй дождя, забралась в «додж». Уже дав задний ход, я увидела, что Хранитель умудрился высвободиться из пут и стоит на крыльце с окровавленным лицом. Гэндальф льнул к нему, точно обрел хозяина, с которым долгое время был разлучен.
На этот раз старик не произнес ни единого слова. В словах не было необходимости. Улыбка, которой он проводил меня, сказала все.
«Скоро увидимся».
Глава 6
Не спать не получалось.
Мы пробовали. Но сколько бы чашек кофе или банок «Ред булла» ты ни выпил, сколько бы таблеток кофеина или женьшеня ни принял, тело все равно затягивало в бездну сна — самого кромешного сна в твоей жизни. А потом ты оказывался там, где все началось.
В пробуждении.
Покончить с собой тоже было нельзя.