Ностромо, согнувшись, опёрся о древко секиры, оглянулся, и спокойствие мгновенно покинуло его. Свистнувшая в паре локтей стрела пусть и не заставила дёрнуться, но точно уж не обрадовала — с соседней крыши под прикрытием двух лучников к ним в гости спешило как минимум трое «тёмных» — чуть в отдалении, оскальзываясь на черепице, маячил ещё один. Перевёл взгляд. Мириул, присев за бортиком террасы, сжимал двумя руками рукоять меча, замер в ожидании следующего взбирающегося по верёвке противника — судя по обагрённому лезвию и ещё шевелящемуся телу, оборону он держал успешно. Но вот Листочек с другой стороны едва отбивался от двух уруков, при этом движения его не могли похвастать грациозностью и стремительностью — Ностромо очень хорошо знал, как владеет мечом его товарищ — уж Ройчи и постоянная практика беспокойной наёмнической жизни отшлифовали его мастерство. Сейчас высокорождённый как-то уж неловко отмахивался от неторопливо — словно играючись — обступающих его «тёмных». Всё ясно — хотят взять живым. Тем более, над кромкой ограждения крыши появилась голова ещё одного урука. Ностромо, вычленив взглядом пустой тул, бесполезно болтающийся за худой спиной эльфа, сделал несколько глубоких вздохов — нужно спасать товарища, и, дико заревев — желая отвлечь, нежели надеясь напугать отнюдь не пугливых уруков, пригнувшись, бросился на выручку.
Ближний к гному «тёмный» хладнокровно полуразвернулся к нему — чтобы продолжать контролировать действия эльфа и встретить нового противника, взял наизготовку ятаган. Но уже опустить на голову сумасшедшего подгорного «светлого» не успел — Ностромо, как пущенное ядро, ещё прибавил скорости и влетел в «тёмного». Сцепившись, они задели, заставив крутануться на месте и эльфа и едва не сбили второго урука, вовремя отпрянувшего, но споткнувшегося о мёртвое тело и грохнувшегося навзничь, они бы тоже упали, но влетели в ограду террасы, и гном с ужасом увидел далеко внизу мостовую и несколько глядящих уруков, и ещё крепче вцепился в нагрудник «тёмного», пытающегося оторвать его от себя и сбросить вниз. Справа, чуть ли не в ухо донёсся хриплый вопль поднимающегося по верёвке врага, а в следующий удар сердца краем налитого кровью, слезящегося глаза ощутив движение, дёрнулся корпусом, ещё больше свисая на внешнюю сторону, и одобрительно булькнул горлом, услышав болезненный вскрик душащего его и, ощутил на лице брызнувшую каменную крошку от удара ятаганом по бортику. Зацепивший соплеменника урук выругался и продолжил раскачиваться на верёвке — борющиеся гном и урук не давали возможности взобраться. А подраненный, словно пущенная кровь простимулировала его, с удвоенной силой стал душить «светлого», отгибая упрямую голову назад.
Ностромо сквозь гул в ушах, словно слышал, как трещат сухожилия, суставы, позвонки, по зажмуренным от неимоверных усилий, залитым потом и кровью глазам, казалось, скользило что-то ласковое, тёплое, абсолютно противоположное грубой и жестокой действительности. Нечто сродни касанию матери, бесконечно нежному и целительному, тому, что почти всегда теряет разумный, выходя из детства — чистоты, искренности, простоты поступков и душевной девственности, не исковерканной преградами компромиссов, сделками с совестью и пролитой кровью.
Он выплюнул скопившуюся во рту кровь на «тёмного», но тот даже не скривился — никак не отреагировал, не желая тратить силы на почти покойника, и попытался раскрыть правый глаз. Почему-то именно сейчас самым важным казалось ему не это безумное, фактически безнадёжное и проигранное противостояние, которым и был занят его крепкий, не сломленный невзгодами и жерновами баталий организм, а вот то светлое, что, походя, коснулось его, то, что ему, подгорному жителю, хотелось запечатлеть напоследок — не омерзительную, ненавистную харю врага, не лужи крови, в которых легко утопить любое чувство, а…