Слегка притихший рокот толпы снова ожил. «Дракониц ведут!» Рябой вновь напрягся, ожидая ещё один натиск, но… вдруг людской гомон стал стихать. Так бывает, когда зрелище настолько захватывает, что даже не стоит трудить язык, когда даже стук сердца может отвлекать от того, что готовы алчно пожрать глаза.
Рябой не выдержал и вновь обернулся. Часто любопытство — слабость, присущая разумным. Но иногда — это беда, сжигающая человека изнутри, подобно демону или страшной смертельной болезни.
…Рубища, наброшенные на девушек, словно специально должны были демонстрировать их молодые, спелые, привлекательные тела, но… Избитые, исполосованные, искромсанные оболочки вызывали лишь неимоверную, тягучую жалость и какую-то непоправимую предопределённость происходящего. Даже торчащая в прорехе грудь одной из них, вся в багровых — словно разрисованная скальпелем — полосах, казалась средоточием боли.
Ошеломлённый Рябой обратил внимание, что первая, слегка в теле, девушка, едва ковыляющая, с пустым, застывшим взглядом, что-то беспрерывно бормочет, и каким-то чутьём он понял, что она шепчет молитву… Единый, неужели грех этой молодой женщины столь тяжел, чтобы подвергать её таким истязаниям?!
Взгляд невольно переместился дальше на даже сейчас привлекательную высокую девушку, которая будто почувствовав его взгляд, подняла голову… Сердце содрогнулось, пробитое стрелой, на мир опустилась сумасшедшая пустота и тишина. Остались чёрные, непостижимо внимательные, требовательные глаза и разбитые, раздавленные, как спелый помидор, попавший под сапог, с запёкшейся кровью, губы, которые едва-едва шевельнулись, обращаясь, видимо, только к нему. «Люди, мы не виновны…»
Где-то по краю сознания скользили слова глашатая, тут же прибиваемые ожесточившимся дождём к земле, зачитывающего имена обвиняемых, их прегрешения и меры воздействия к ним. А перед глазами юного, скороспелого стражника стоял полный муки и тоскливой безнадёжности взгляд молодой девушки благородных кровей, наверняка какой-нибудь баронессы или маркизы. И ни отвернуться, ни смыть его дождём никак не удавалось, ибо он отпечатался в самой простодушной, совсем не закалённой душе Рябого.
Народ вновь зашумел, заворчал, будто приветствуя новых действующих лиц. Рябой автоматически повернул голову на одеревеневшей шее влево и увидел группу всадников, поспешно приближающихся по коридору, выстроенному стражниками.
Мучительный крик первого пытаемого заставил его вздрогнуть так, что клацнуло древко копья о полуопущенный щит.
У него была возможность с утра рассмотреть ужасные агрегаты и инструменты, вроде топоров, клещей, разновеликих ножей, пил и молотов, устанавливаемых на помосте помощниками палача.
Сердце внезапно прострелила сильнейшая боль, в глазах потемнело, он почувствовал, как по ноге потекла горячая жидкость, успел ещё несколько раз беззвучно хлопнуть ртом, точно выброшенная на сушу рыба, то ли зовя на помощь, то ли от катастрофической нехватки воздуха, прежде чем безвольной тряпкой пасть на мостовую.
Он принял удар на дагу, правой же, не успевая довернуть меч, сделал шаг вперёд, просто влепил рукоятью в раззявленное бородатое лицо, с мимолётным удовлетворением отметив, как окрасился в алое кулак. Но на место отшатнувшегося стражника тут же встал новый, огромный косматый детина без шлема, в простом нагруднике, топор на длинной рукояти которого выглядел весьма устрашающе.
РоГичи как-то отстранённо подумал о том, что РоШакли собрал под своей рукой весь сброд королевства. Ирония судьбы: в прежде достаточно мирном, благословенном, процветающем Агробаре в стражу замели бандитов, ворюг и прочих уродов — это-то он знал наверняка. Куда катится мир? Но эти мысли промелькнули чересчур быстро и как-то вскользь, уже не сильно тревожа тот лёд, в который превратились разум и сердце. Он просто стал абсолютно равнодушной — даже к собственной гибели — машиной для убийства. Пусть изрядно побитой и крайне уставшей, но, тем не менее, продолжающей размеренно и исправно вести свою грязную, но необходимую работу.