Парень даже чуть подался вперёд, хотя внешне спокойное лицо всё так же казалсось пустым и ничего не выражало. Протянув руки, резким движением разорвал на девчушке платье, откинув в стороны жалкие ошмётки, обнажая чистую кожу с уже появившимися кое-где синяками. На тонких кривых губах мучителя вдруг проявилась усмешка, а зрачки забегали, почти осязаемо ощупывая беззащитную в своей наготе фигурку.
Княжич шагнул вперёд. Окованый металлом каблук с силой вдавил в землю пальчики на босой ступне, заставив их хрустнуть и не давая жертве отстраняться. Сжатый кулак, одетый в тяжёлую латную перчатку, поднялся вверх. Сверкнула сталь клинка. Боль и отчаяние заполнили сознание несчастной…
Сколько этот ужас длился, она не знала. Кончилось всё внезапно. Вернее, боль-то осталась, заставляя тихо стонать. Нервная дрожь всё никак не могла отпустить. Слёзы текли даже не ручьями, а реками. Глотка не могла больше издавать ничего, кроме жалкого хрипа. Крепкие руки стражников по-прежнему не давали возможности шелохнуться. Но… Княжич больше не терзал трепещущую плоть. Что произошло, благодаря чему вдруг появилась передышка, жертва варварской жестокости не понимала. Перед затуманенным взглядом плыли круги, а в ушах гулким стуком отдавался каждый удар бешено колотящегося сердечка…
А перед Самсоном и его людьми стоял, тяжко опираясь на сучковатый посох, немощный старик в запылённом плаще.
— Чего ты сказал?.. — переспросил его княжич, недовольный прерванной забавой.
— Сказал, отпустите её.
— Отпустить? Кровавые Боги, ты в своём уме, старик? Ты — жрец, это не твоё дело!
— Прокляну!
— Не смеши, я такие жертвы приношу Гневному, его благодать защитит! Мне проклятия не страшны, особенно, от таких сморчков, как ты! Ступай и радуйся, что не хочу марать руки. Иначе, проучил бы!
Самсон отвернулся от смешного наглеца, кто осмелился отвлечь его от любимого развлечения, да ещё и в собственных владениях, и приподнял за подбородок лицо жертвы. Он намеревался продолжить то, чем занимался, и не желал тратить время на пустую болтовню. От немедленной расправы старика спасал только жреческий сан.
— Если не отпустишь мою ученицу сейчас же, тебя не спасут даже эти жалкие подачки твоему божку. Готов стать проклятым ради минутного удовольствия?
— Ты безумен, это не твоя ученица! — снизошёл до ответа княжич, с силой сдавливая пальцами девичье личико. И — вдруг отпрянул, словно поражённый громом.
— Понял? Теперь — она моя ученица! Так что, проваливай со всей своей кодлой, да быстрее! Урод…
— Ещё сквитаемся… — прошипел Самсон, отступая. Старик не ответил, молча провожая злодея и его подручных подслеповатыми глазами, смотря, как они забираются в брошенные тут же неподалёку флаеры. И только когда небольшие юркие агрегаты взлетели один за другим и скрылись за густой листвой, жрец, опираясь на посох, отвернулся и заковылял к пострадавшей. Та, после того, как её отпустили — вернее, бросили — просто осталась лежать на земле, свернувшись калачиком.
— Как ты, бедненькая? Вот сволочи-то, а… На, держи! — дрожащая морщинистая рука протянула старый пыльный плащ. — Вижу не очень, но чувствую, подлечить бы тебя… Нет, не надо, у меня сердце разрывает от этих звуков. Молчи пока. Надевай, попробуем до города добраться, там должен целитель найтись… Идти-то сможешь? Я поднять не смогу. Если что, всё сама… Да, так, умничка… Давай, давай, чем скорее доберёмся, тем лучше. Облокотиться можешь, небось, не упаду… Вот, хорошо…
Так, медленно-медленно, постоянно что-то успокаивающе бормоча, старик повёл девочку по дороге. Его грустный взгляд был устремлён вдаль. Жрец размышлял, и думы его были явно не из лёгких.
Главные ворота стольного города Хёрдбурга, будто из последних сил сжимаемые ноги спасающей честь женщины, еле-еле пропускали поток стремящихся внутрь. Пешие, конные, подводы, целые караваны — всё это людское многообразие смешивалось бурлящим зловонным потоком и стремилось попасть внутрь, разбиваясь о равнодушные лица и копья стражников, что взымали подать на входе.