– В театре. Займусь шоу-бизнесом!
– Помоги ему, несчастному, Бог! – воскликнул мистер Андерсон и испарился вновь, на этот раз – окончательно.
5
Мучительная эта сцена случилась в понедельник. Правильно решив, что ничто уже не удерживает его, Простак вечерним же поездом уехал из Скивассетта и прибыл в Нью-Йорк во вторник, к позднему завтраку в отеле рядом с Мэдисон-авеню. Отель этот служил ему первым домом, когда он приехал в Америку два года назад.
В поезде, как и во всех американских поездах, сильно трясло и качало, Простак был вялый, измученный, и только поспав днем и приняв освежающий душ, счел, что в состоянии выйти и полюбоваться видами Нью-Йорка.
Первым видом, каким выпало ему полюбоваться, был вид Мэрвина Поттера. Герой экрана стоял на углу Мэдисон-авеню и Шестьдесят пятой улицы, подписывая автограф маленькой девчушке с хвостиками-косичками.
– A-а, Фиппс! – сердечно окликнул он, когда Простак приблизился. – Вот ты и объявился! Я вроде уже упоминал, что мы живем в чудеснейшем из миров. Особенно меня пленяет то, что Фиппсы в нем повсюду. Куда бы ты ни двинулся – на север, на юг, на восток, на запад, – всюду наткнешься на Сирила Ф.-Ф. Присоединюсь к тебе через минутку.
Он нацарапал свое имя в захватанном альбоме, и девчушка исчезла в неизвестности. Мэрвин провел усталой рукой по лбу.
– Человек я публичный, Фиппс, что поделать! – вздохнул он. – Как утомляет постоянное общение с нескончаемым потоком поклонников! Нет, против поклонников я в общем-то не возражаю, но встречаются экземпляры, в чей молочный коктейль меня так и тянет капнуть какого экзотического азиатского яда. Они требуют у меня автограф, искренне полагая, что я Грегори Пэк. Хотя автографы Пэка этого продаются на черном рынке по сорок центов за штуку, а вот мои идут по четвертаку. Меня просто мутит, когда эти молодые рептилии охают со скрытой досадой, увидев, кто им на самом деле расписался. Ладно, давай сменим пакостную тему. Итак, вот ты и в Нью-Йорке. Ах, Нью-Йорк, Нью-Йорк, центр Вселенной! До отъезда в Голливуд я сверкал бриллиантом в его короне, и надеюсь засверкать вновь, когда спектакль пойдет в сиянии триумфа.
– Ты, наверное, уже репетируешь?
– Весь день. Сил никаких нет. Репетиции – такая тягомотина.
– Очень нудно, да?
– Да уж, скучища. Без конца приходится ловчить да крутить, чтобы внести хоть искорку огня. Но, кажется, забрезжил выход. Сегодня на репетиции сидел один толстый дядька. Во время всех моих крупных сцен он крепко спал. Завтра, если он явится и посмеет заснуть, я подожгу ему ногу.
– Как это?
– Ну и ну! – изумился Мэрвин. – Ты два года в Америке и до сих пор не узнал как? Да у нас детишки в детском саду прекрасно поджигают ноги. Берешь самую обыкновенную спичку, оглядываешься вокруг и, как только замечаешь друга или приятеля, который на тебя не смотрит, всовываешь ему спичку сбоку, между носком и ботинком, и поджигаешь ее, а дальше уж дело продолжит природа. Проще простого. Надо было испробовать это на Дж. Г. Андерсоне. Как, кстати, ты с ним расстался? Он, наверное, головой потолок прошиб, когда ты сообщил ему, что не станешь покупать его жалкий отель?
– Да, раскипятился немножко.
– Пари держу, взбесился как мокрая курица. Сам знаешь, что творится с курами, когда они вымокнут. А Лемана ты уже видел?
– Думаю позвонить ему завтра.
– А сегодня вечером что? Какие у тебя планы?
– Да вроде никаких.
– Вот и чудесно. Забегай ко мне, пообедаем вместе, а?
– С удовольствием.
– Моя невеста сегодня отправляется не то на танцы, не то на какой-то раут в Кинг-Пойнт, на Лонг-Айленде, она там живет. Так что мне потребуется твое славное общество, чтобы повеселиться. Отправимся с тобой в какой-нибудь тихий ресторанчик. Приходи часов в восемь в «Ренфу» на Шестьдесят шестой Восточной улице, я там снимаю скромную квартирку. Одеваться к обеду не стоит. Кстати, Фиппс…
– Да?
– А у тебя есть мой автограф? Нет? Как же можно молодому человеку начинать без него новую жизнь? Вот бери. Носи у сердца. А не то продай за четвертак, как тебе больше нравится. Что ж, оревуар. В «Ренфу», ровно в восемь, – заключил Мэрвин. – Три коротких звонка, а потом просвисти первые такты гимна.
И он, благосклонно кивнув, удалился, а Простак отправился гулять, с удовольствием попыхивая купленной в отеле сигарой и наслаждаясь прохладой, повеявшей с приближением вечера. Он радостно предвкушал завтрашнюю встречу с Леманом из «Леман продакшнс». Не зная точно, в котором часу театральные менеджеры готовы к просьбам о встрече, он пожалел, что не проконсультировался с Мэрвином, но решил, что в половине третьего, после того как Леман неспешно съест ленч, будет в самый раз.
Предвкушал Простак и обед с Мэрвином. Мелькнуло было, что опасно общаться с таким своеобразным субъектом, но он отбросил эту мысль. Даже Мэрвину Поттеру, решил Фиппс, вряд ли удастся внести оригинальность в спокойный обед в тихом ресторане. Он еще не знал, что нет таких публичных мероприятий, какие Мэрвин не сумел бы расцветить эксцентричными сценками. И тут, как раз в ту минуту неспешной прогулки, когда он размышлял о достоинствах Мэрвина, а заодно и Лемана, он узрел то, что побудило его круто обернуться. Сигара застыла в его губах, а впечатлительная душа взбурлила точно цистерна, пробитая молнией.
– У-уф! – выдохнул Простак, пошатнувшись.
А узрел он спину девушки в бежевом наряде. Она разглядывала витрину, и вид ее пробрал Простака до самых печенок. Вид сзади, разумеется, еще не все, и человек благоразумный воздержится от суждений, пока предмет восторга не повернется, но все-таки он застыл, пораженный в самое сердце. Его охватило чувство, какое порой навещает каждого из нас, что эта минута – наивысший пик его жизни. Сейчас ему суждено пережить величайшее духовное озарение.
Смутно почувствовав, что в такой священный момент человеку тонких чувств не положено пыхтеть толстой сигарой, Простак поскорей отшвырнул окурок и застыл каменным изваянием.
– О Господи милостивый! – воскликнул он.
Поглощенная созерцанием, девушка восклицания не услышала. Она пешком отшагала от самого Бродвея, чтобы полюбоваться на эту витрину, и ее не могло оторвать даже упоминание Бога.
Эйлин Мур принадлежала к классу девушек, получающих от пятидесяти до шестидесяти долларов в неделю, а потому большинство ее походов по магазинам сводилось к созерцанию витрин. В ясные вечера, закончив работу, она обычно шла через весь город и устраивала себе пиршество, любуясь на витрины Мэдисон-авеню. Заведение, перед которым она стояла сейчас, принадлежало Норин О’Хара и торговало шляпками. Девушка тоскливо и мечтательно рассматривала шляпку, похожую на фруктовый салат, всей душой желая купить ее. Ах если б у нее были деньги! В этот миг до ее руки дотронулся чей-то палец и кто-то произнес:
– Простите…
Обернувшись, она увидела, что в ее жизнь вошел стройный молодой человек с кремовыми волосами и открытым милым лицом.
– Простите! – повторил он.
– Да? – отозвалась Эйлин.
Говорила девушка не без суровости, а ее красивые глаза глядели строго. Она терпеть не могла волков, и хотя молодой человек на волка похож не был, она достаточно долго зарабатывала на жизнь в Нью-Йорке и знала, что многие волки, очень даже хищные, разгуливают в овечьей шкуре, обманывая глаз открытыми милыми лицами.
Поэтому тон Эйлин был весьма прохладным и в нем слышалась скрытая угроза. Прохлады и угрозы было бы гораздо больше, не пробуди в ней лицо Простака материнского инстинкта.
Мы уже упоминали, что именно так Простак нередко действовал на женщин. Даже глядя на него взглядом, каким Джек Дэмпси обычно пожирал противника, она ощущала, что ее так и тянет погладить его по голове.
Подчинись она этому желанию, Простак ничуть бы не возражал. Когда он увидел ее лицо, кипение в глубинах души ничуть не ослабело, а наоборот, усилилось. Вид сзади был неотразим, но вид спереди сразил его наповал. Единственного быстрого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: из девушек, каких он встречал в своей жизни, эта прелестнее всех. Никогда прежде не влюблялся он с первого взгляда с такой страстью, даже три года назад, когда вошел в бакалейную лавку с Кэтикетом [3], то есть с Пибрайтом, и увидел Анджелику Бриско, дочь священника в Мейден Эггсфорд, покупавшую бекон с прожилками сала.
3
В рассказе «Переплавлен в горниле» участвует не обычный спутник Фиппса, Кэтикет (Кошкинкорм), а Мартышка Твистлтон.