Пыл его чувств удивил бы многих из окружения Эйлин, в первую очередь – ее нанимателя. Если бы вы попросили его дать словесный портрет его секретарши, он ответил бы: «Да так, ничего особенного. Девушка как девушка. Смазливенькая блондиночка с голубыми глазами. Таких вокруг полно».
Но Простак увидел эфирного духа, фею красоты. Таращась на нее, он дивился – неужели ему когда-то нравилась Анджелика Бриско? Мысленно он снял шляпу перед гадалкой. Вот она, подумал он, та прекрасная светловолосая девушка, после встречи с которой для него перестанут существовать все девушки на свете.
Если он и мог найти недостаток в ее внешности, то это была излишняя суровость взора. Но даже и суровый взор ослеплял его. Что уж говорить о носике, вздернутом так мило, и о несравненных, невиданных губках! Они наверняка могут улыбаться очаровательно, с приветливой теплотой, но в данный момент были стянуты в жесткую прямую линию и едва приоткрылись, когда она снова задала свой вопрос.
– Да? – повторила Эйлин. – Чем могу помочь, братец? Желаете продать мне Бруклинский мост?
Простак понял – произошло недоразумение. Владельцем Бруклинского моста он не был, о чем так прямо и сказал.
– Нет? – уточнила Динти. – А чем же еще вы владеете, кроме нахальства?
Простака внезапно поразила неловкая мысль. Особой интуицией он не обладал, но выводы делать умел.
– Вы что, злитесь оттого, что я заговорил с вами?
– Да, мне немножко неприятно.
– О Господи! Мне ужасно жаль. Ни за что бы не стал, но возникла довольно серьезная ситуация и я подумал: нужно бы ее прояснить.
– Слушаю.
Простак привел в порядок мысли, насколько позволяли эмоции.
– Понимаете, дело в том, что… я остановился в отеле за углом…
– Неплохое местечко?
– Да, ничего себе.
– Там удобно?
– Да, сносно.
– Вот и хорошо. Счастлива слышать. Так вы говорили?..
– Я вышел прогуляться и купил в отеле сигару.
– Хорошая сигара?
– Очень!
– Прекрасно. Продолжайте. Когда же мы доползем до вашей серьезной ситуации?
– Сейчас, сейчас. Видите ли, я курил эту сигару, а потом швырнул ее наугад, не глядя…
– Как мальчик, который пустил в воздух стрелу. Помните? Стрела упала на землю, а где – он сам не знает.
– Упала? Да, вполне понятно. Бывает. Но между той стрелой и моей сигарой есть существенная разница. Моя сигара не на землю упала, а на вашу шляпку.
Теперь он завладел ее вниманием.
– На мою шляпку!
– Ну да. И мне кажется, что ваша шляпка горит.
– То есть вы хотите сказать, что в любой момент могу загореться и я?
– Вполне возможно.
– Почему же вы не сказали мне сразу?
– Я подбирался к главному исподволь.
– Зачем? Такое надо узнавать сразу. Ну-ка взгляните. – Эйлин наклонила головку.
Простак извлек сигару, отшвырнул ее, угодив в случайного прохожего, извинился, «pardon», и сообщил:
– Вроде вы перестали дымиться…
– Это хорошо.
– Но, боюсь, ваша шляпка уже не та, что была. На ней выжглось большое пятно. – Взгляд его упал на витрину Норин О’Хара, и на него снизошло вдохновение. – Ой, а знаете что! Позвольте мне купить вам другую!
– Что вы! Так нельзя! Не беспокойтесь.
– Как это – не беспокойтесь? Не могу же я безнаказанно губить шляпки направо и налево! Если пожелаете, я куплю вам дюжину.
– А вы кто – великий Гэтсби?
– Гэтсби? Нет. Меня зовут…
– Я имею в виду – вы что, миллионер?
– Ну, я получил довольно большие деньги. Мой дедушка со стороны матери недавно склеил э… ласты и оставил мне значительную сумму.
– Понятно. Что ж, в таком случае большое вам спасибо. Только возьмем дешевую.
– Нет-нет! Самую дорогую, какая есть в магазине.
И Простак властно ввел ее в лавку Норин О’Хара.
Норин повела себя очень дружелюбно и приветливо.
После сообщения Простака, что леди требуется шляпка, она встрепенулась и ринулась помогать, а когда он добавил, что цена не имеет значения, рвение ее перешло все границы. Она суетилась, демонстрируя одну шляпку за другой, но Эйлин одобрила лишь одну, по виду напоминавшую фруктовый салат. Когда она надела ее и вышла, Простак затрепетал до самых кончиков замшевых туфель. Он и не подозревал, что сияющая красота может засиять еще ослепительнее из-за какого-то салата.
– Что ж, еще раз большое спасибо, – поблагодарила его Эйлин. – Если бы вы знали, как я ненавидела свою старую шляпку! Но думала, что носить ее мне придется до скончания века. Ох, я чувствую себя прямо как девушка, которой подарили меховую шубку только потому, что она стояла у мехового магазина, трясясь от холода и клацая зубами. Это вовсе не в моих правилах, но я рада, что так получилось, – заключила она, заметив, что ее спутник добродушно посмеивается.
Простак объяснил причину своего веселья.
– Меня насмешило довольно курьезное совпадение. Мне вдруг пришло в голову, что уже второй раз за два дня я попадаю на пожар.
– И вас это смешит?
– Немножко.
– Вас, наверное, так же легко рассмешить, как публику в студии. А как это случилось в прошлый раз?
– Я спас одного человека из горящего бунгало. Выхватил из пламени, можно сказать.
– А теперь выхватили меня. Поостерегитесь, не то спасение войдет у вас в привычку. Ладно, мне пора.
– Неужели?
– Да, у меня встреча очень далеко от центра.
– Ах ты Господи! Так я остановлю для вас такси.
– Уж эти мне миллионеры! Я не езжу в такси. Я езжу на автобусе.
Девушка легко запрыгнула в автобус, как раз притормозивший у бровки, а когда тот отъехал, Простак захлопал глазами ему вслед, и челюсть у него отвалилась, что всегда пробуждало в Дж. Г. Андерсоне самые зверские чувства. Ему только что пришло в голову, что, встретив свою прекрасную девушку, как и предсказывала сивилла, он совсем упустил из виду что надо бы спросить ее имя и адрес или хотя бы номер телефона. А теперь она умчалась, унесенная ветром, и он никогда больше ее не увидит. Корабли, разминувшиеся в ночи, подумал он. Да, вот именно, два чертовых корабля, разминувшихся в треклятой ночи.
Мэдисон-авеню запрыгала у него перед глазами. Никогда прежде не доводилось ему видеть такого прыгучего проспекта.
6
Вечером, в восемь часов, перед дверью квартиры Мэрвина Поттера предстал мрачный байронический Простак, с сердцем, отягченным грузом страданий, и душой в сплошных ранах. Чем больше он размышлял о дневном происшествии, тем больше негодовал на то, до чего ж у судьбы нездоровое чувство юмора. Подразнила его единственной девушкой в мире, можно сказать, подсунула ее, и тут же мигом вырвала, как раз в тот момент, когда, казалось, все пойдет счастливо. Ничего себе, шутка! Вульгарная до крайности! Теперь он понимал лебедя в Бинхэмтон-Холле. Когда-то, в двенадцать лет, он протягивал злосчастной птице кусочек сдобной булочки на бечевке, но всякий раз, как та нацеливалась его схватить, проворно отдергивал булку. Лебедь, помнится, страдал, а Простак заливался хохотом. Теперь, став жертвой подобного обращения (конечно, на духовном уровне), он сгорал от стыда.
«Ладно же, ладно», – твердил он себе, или что-то в этом роде, и наконец нажал звонок. Послышались шаги, дверь отворилась, и его тяпнул за правую штанину большой густо-желтый пес, плавно перескочивший порог.
– Ай! – завопил Простак, на минутку позабывший свою несостоявшуюся любовь.
Мэрвин, следовавший за псом, сердечно приветствовал приятеля. В руке он держал бокал, наполненный янтарной жидкостью, из которого и отхлебнул.
– Привет! Ты ведь Фотерингей-Фиппс, верно?
– Да.
– Тот самый Фотерингей, о котором столько толкуют? Глазам своим не верю! Ах-ах-ах! – нес околесицу Мэрвин. – Нынешний день, да, нынешний день – он прямо райский! Какая честь! Входи, выпей со мной.
– Я б с удовольствием, но этот твой пес вцепился мне в ногу.