Выбрать главу

А она все показывала дом и окна и все объясняла — здесь, дескать, живу, и получилось, что она его приглашает, хотя она не приглашала его вовсе. И тогда парень поплелся и пошел вместе с ними, от нечего делать пошел. Так получилось. Ситуация была предельно ясной. Все трое сидели за столом, и говорить им было не о чем.

Появился на столе чай, и какие-то слова, возникая, все же стали налаживаться — о кино, о погоде.

Парень вдруг засмеялся:

— Смотри-ка. Это ж моя книжка. И точно — одна из книг была его, когда-то, в свое время, он ее здесь забыл.

— Твоя, — с готовностью и даже спешно подтвердила Валя. — Твоя. Ты тогда забыл ее, бери.

— Возьму.

— Бери. Конечно, бери.

И тут Терехов (он сидел молча) услышал в ее голосе что-то такое, чего не слышал — испуг и жалкость, в том самом сочетании. Это было удивительно, но втрое удивительнее ему были его собственные, Терехова, слова, которые тут же и как бы сами собой последовали, — тут-то, кажется, в Терехова и вошло нечто, вошло глубоко, и названия этому не было.

— Как же так, Валя, — произнес Терехов с непонятней ему самому улыбчивостью и с полушутливым укором, — отдавать нужно чужое.

А парень продолжал:

— С некоторыми приходится скандалить — не отдают книгу, и все.

— Как же не отдать... Твоя же книга. Как это не отдают, — Валя, потерявшаяся, сыпала слова одно за другим; она была сама готовность, сама уступчивость.

Что-то повисло в воздухе, и Терехов не знал — что.

— А ведь эта тоже, кажется, моя книга, — продолжал парень. С этаким смешком продолжал он. — Моя...

Книга была на этот раз не его, дешевенький томик Есенина, — Терехов видел и помнил, как Валя ее покупала. В букинистическом.

Валя вспыхнула — и тут же заспешила:

— Бери, — у нее даже руки задрожали. — Бери. Конечно, твоя... Бери.

— Моя, — посмеивался парень. — Моя книга.

— Да, Правда, правда, — тараторила Валя, — твоя... И как так получилось, прямо не знаю.

Терехов заметил тогда же еще кое-что — глаза парня: мелькнула в них и, мелькнувшая, уже не уходила небрежность, бесцеремонность, что ли, когда с человеком позволено, дескать, и так и этак. Как хочешь. Большего-де она не заслуживает, такой человек... Чувство, хотя уже и узнанное, было Терехову в новизну: он сидел подавленный. Он понимал и знал лишь то, что, как и Валя, он готов отдать сейчас все, что на книжной полке и вне ее тоже, лишь бы человек этот, встреченный ими и вторгшийся, ушел по-тихому. Лишь бы исчез.

И тот ушел. И исчез.

За месяц или полтора случай будто бы выветрился, но однажды Терехов, придя к Вале, сказал, как говорил обычно; «Пойду в гастроном. Слетаю. Надо же купить чего-то на вечер», — а она увязалась за ним. «Валя, я сам схожу», — сказал Терехов и остро почувствовал, что ее сопровождения он почему-то не хочет. Он даже не понял почему. Даже удивился, как удивляются самому себе.

Обычно за покупками ходили то он, то она, но не вместе — так получалось.

— Посиди дома — одному в магазине проще, — говорил Терехов и слышал свой собственный странный голос.

— Ничего не проще.

Он шел с сумкой, Валя шла рядом — и впервые он понимал, что на них смотрят. Их видят.

— Может быть, вернешься? — попросил он.

— Н-нет, — сказала она, жмясь к его плечу.

— Ну хотя бы иди прилично.

— Что тут такого?

— Мы на улице все же. Не дома.

Он в меру попал, задев ее словом и царапнув, — теперь она не висла и не ластилась к нему, просто шла рядом. Постукивала каблучками. «Замухрышка, конечно, — подумал неожиданно Терехов, — но ведь знакомых вокруг никого...»

И только подумал, как увидел, что в гастроном входят они — Виктор и его жена Саня... может, и, не они (откуда им быть в этом районе), может, совсем другие люди, однако испарина, влажная, уже выступила на лбу Терехова. «Да что это со мной?» — с каждым шагом он удивлялся себе все больше.

Он сказал ей — нет, в тот отдел мы не пойдем.

— Ты же хотел вина купить, — Валя улыбнулась.

— Мало ли... и без вина можно.

— А сахар?

Ответить тут уж было нечего, и он не ответил, он просто затоптался на месте, ноги не шли, — а Валя тянула его за руку, звала:

— Идем же!

Он не понимал; можно сказать, не видел и не слышал; он только чувствовал, что он, Терехов, топчется на пятачке возле старенькой витрины, топчется и мнется, притом его тянут за руку, некрасиво тянут, а оттуда, из магазина, всю эту картинку, может быть, видят. Даже хорошо видят.

И тогда он (для кого и кого ради?) энергично мотнул головой — будто бы он, Терехов, что-то деловое обдумал и решил, хотя он и не обдумывал и не решал ничего. И сказал:

— Ладно. Согласен.

Они входили в гастроном, каблучки Валины, робкие, цокали рядом, и Терехову вроде бы стало полегче. Чуть. Он стал в очередь, как воткнулся. И, вставший, не поднимал глаз. А ведь веду себя, как подонок, и, как подонок, думаю, рассуждал Терехов, но не всерьез рассуждал, не о себе, а так, как рассуждают о посторонних.

Одновременно же он рассуждал еще и о том, что время-то идет и что удастся, пожалуй, избежать встречи с Виктором и Саней, — очередь двигалась живо, а они что-то ни появлялись. Застряли в отделе фасованных, кажется, продуктов. Бродили там. Выбирали сыр.

Он, в общем, уже поглядывал, осмелел. Валя, конечно, стояла с ним бок о бок — ну да мало ли кто рядом стоит или бродит, или даже прислонился, на то, она, очередь, и придумана, чтобы были как родные...

— Иди чего-нибудь купи, — сказал он Вале негромко. Вроде как знакомой своей сказал, но не очень знакомой.

— А чего?

И теперь он тупо думал — чего.

А на Валю, заждавшуюся, вдруг нашло — она стала ластиться; она придвинулась на четверть шага (а ближе было уже и некуда) и своей опущенной книзу рукой сжимала его руку, висевшую вдоль тела; нежничая, она ладонью прижимала ладонь, будто бы незаметно, а на самом деле очень даже заметно, потому что в очереди и делать-то нечего, кроме как глазеть. «Ну будь же поласко-вее, — шептала она. — Поласковее. — И, шепча, повторяла с тихой гордостью: — Сокол мой».

Он чувствовал, что весь взмок и что, пожалуй, бледен.

Виктор и Саня (он боковым зрением неотрывно следил за их силуэтами), рослые и красивые, набрав колбасы и сыру, приближались; они его не видели; они разговаривали. Теперь они могли встать сюда же, в очередь за вином, а могли и не встать, пройти мимо отдела и вовсе уйти — живут же без вина люди, не обязательно же.

Они прошли мимо.

Терехову стало легче; свободной рукой он, не медля, смахнул мучившую его мокроту со лба — свободной, потому что ту руку Валя все еще сжимала. Уже более щедрый, он стиснул ей руку в ответ, — и зря, потому что Валя, почувствовав, что поощряют, тут же забыла обо всех и обо всем: она продела руку под его рукой, обняла и стала касаться бедром о бедро. Ласковая вся. И близкая. «Вы бы уж легли, что ли», — заметила какая-то ядовитая старушонка. Плевать, подумал Терехов.