Тут произошла небольшая потасовка между Марти Шонфельдтом и пареньком, игравшим на второй базе. Несколько секунд мы за ней наблюдали, а потом Джейк ответил:
— Один. Они были в большой комнате, вроде бальной залы. Ариэль выглядела счастливой, но только выглядела. А он постоянно оглядывался, как будто боялся, что кто-нибудь подкрадется к нему сзади.
С того самого мгновения, когда я позволил вероятному убийце моей сестры уйти, мне отчаянно хотелось рассказать кому-нибудь об этом. Эта тайна тяготила меня каждый день, каждый час, каждую минуту, и я жаждал от нее избавиться. Иногда мне казалось, что если я просто во всем сознаюсь, бремя исчезнет. Я подумал было рассказать брату, потому что если кто и мог понять меня, так это Джейк. Но я оставил этот грех при себе и только произнес с горечью:
— Лучше бы тебе приснилось, как он горит в аду.
Марти Шонфельдт оттолкнул защитника второй базы, и к ним сбежались игроки обеих команд.
Я смотрел, как двое ребят встали в стойку, явно готовясь к драке.
— Я разговариваю с Ариэлью, — сказал Джейк.
Я отвернулся от назревающей драки.
— Ты о чем?
Он пожал плечами.
— Это как будто молитва, но не совсем. Я просто иногда разговариваю с ней, будто она в комнате и слушает, как бывало раньше, понимаешь? Не знаю, слышит ли она меня, но мне становится лучше, как будто она не совсем умерла.
Я хотел было сказать: "Она умерла, Джейк, совсем умерла", потому что чувствовал я именно это, но придержал язык и позволил Джейку предаваться грезам.
Марти Шонфельдта и защитника второй базы разняли, игра возобновилась. Непонятно почему, но я вдруг почувствовал огромное облегчение.
— Пойдем, — сказал я Джейку. — Нам лучше вернуться. А то нас хватятся.
Посреди ночи я проснулся от резкого телефонного звонка. Отец вышел из спальни, я тоже встал с постели и остановился в дверном проеме, наблюдая, как он шаркающей походкой бредет к телефону и берет трубку. Я увидел, как он переменился в лице, как с него разом исчезла вся сонливость, и услышал, как он прошептал: "О Господи". Потрясенно качнул головой и обронил:
— Спасибо, шериф.
Отец положил трубку и застыл на месте, одурело уставившись в темноту под лестницей.
— Что такое, папа?
Он медленно перевел взгляд на меня, и я понял — случилось страшное.
— Карл Брандт, — проговорил он наконец. — Он мертв.
34
В субботу днем мы хоронили Ариэль. Небо было почти безоблачным, но в воздухе над Нью-Бременом и долиной реки Миннесота висело что-то гнетущее. Был очередной жаркий и безветренный день, я дышал тяжким, застоялым зноем и с трудом переставлял ноги.
К тому времени я разузнал кое-какие подробности насчет смерти Карла Брандта. Он ехал по проселочной дороге на своем любимом "триумфе", совсем как в тот день, теперь казавшийся очень давним, когда он катал нас с Джейком. Карл ехал слишком быстро, не вошел в поворот и врезался в большой тополь. От удара его бросило на лобовое стекло, и он умер мгновенно. Он тянул виски из отцовской фляжки и, кажется, даже не попытался свернуть и избежать столкновения. Никто не мог сказать, произошла ли трагедия из-за того, что он отвлекся на питье, или то был умышленный поступок сломленного человека, доведенного до последней черты отчаяния.
Заупокойная служба по Ариэли в методистской церкви на Третьей авеню, через дорогу от нашего дома, была назначена на два часа. Отец попросил, чтобы и полную службу в церкви, и краткую церемонию на похоронах провел окружной пресвитер Конрад Стивенс. Он подобрал музыку, распорядился, чтобы Лоррен Гризвольд сыграла на органе, и попросил Амелию Клемент, обладательницу прекрасного альта, взять на себя руководство хором и исполнить сольную партию. Договорился с Флоренс Хенне насчет поминального угощения для всех, кто будет присутствовать на похоронах. Будучи священником, он занимался этим десятки раз и точно знал, что делает, однако я не сомневался — на этот раз для него все было совершенно иначе.
Прощание, казалось, вытянуло из матери последние силы. Домой после него она не вернулась. В субботу утром отец съездил к дедушке и поговорил с ней — возможно, о Карле Брандте. Вернувшись, он выглядел усталым и опустошенным, но заверил нас, что мы увидим мать на службе. Я сомневался в том, что это хорошая идея. Ведь во время похорон покойник покидает этот мир и становится ближе к Богу — к тому, с кем в настоящий момент мать была не в ладах, если она вообще когда-нибудь с ним ладила. Я не мог отделаться от опасений, что посреди службы она вскочит со скамьи и найдет какой-нибудь способ ему досадить.