— Что-то еще, Фрэнк?
Да, было кое-что еще — Уоррен Редстоун. Я знал, что шериф собирается расспросить Морриса Энгдаля и Джуди Кляйншмидт о той ночи, когда погибла Ариэль, но я уже не предполагал, будто они причастны к ее смерти. Ариэль убил Уоррен Редстоун. Теперь я это признал. Я отгонял эту мысль, силясь побороть переполнявшее меня чувство вины — ведь я ничего не сделал, чтобы остановить двоюродного дедушку Дэнни, когда он убегал за реку. Мне надоело это самобичевание, надоело это гадкое чувство, поэтому я все рассказал отцу. Вся эта жуткая история пролилась из меня неудержимым потоком, и мне стало гораздо легче. Я боялся, что отец разгневается, проклянет меня. Хуже всего — перестанет меня любить. Вместо этого он обнял меня, прижался щекой к моей макушке и проговорил:
— Все хорошо, сынок. Все хорошо.
— Нет, нет, — твердил я между рыданиями. — Что, если его никогда не поймают?
— Тогда Богу будет что сказать ему, когда они встретятся лицом к лицу. Как ты думаешь?
Я немного отстранился и посмотрел ему в глаза. В его карие глаза, грустные и нежные.
— Ты не злишься на меня?
— Я хочу покончить со злостью, Фрэнк. Покончить навсегда. А ты?
— Наверное, да.
— Тогда пойдем домой. Что-то я подустал.
Я открыл дверцу и вместе с отцом направился к дому, где нас дожидались Джейк и Гас. Мать играла на фортепиано, и вечерний воздух наполняла музыка.
39
Жаркие дни следовали один за другим, при этом шли обильные дожди, и к середине августа фермеры из числа отцовских прихожан сдержанно сообщали друг другу, что хлеба в долине выглядят весьма прилично. В действительности они рассчитывали на лучший урожай за последние годы, но из суеверия не позволяли себе говорить об этом открыто.
Мать начала приготовления к нашему переезду. Думаю, что сложнее всего ей было освободить комнату Ариэли. Она занималась этим в одиночестве, много дней, и я часто слышал, как она плакала, пакуя коробки. Большинство вещей, принадлежавших Ариэли, мы не брали с собой в Сент-Пол. Отец передал ее вещи агентству, которое распределяло одежду и другие предметы первой необходимости среди семей мигрантов, во множестве прибывавших на уборку урожая.
Не только мы навсегда покидали Нью-Бремен тем летом. Семья Дэнни О’Кифа тоже переезжала. Его мать получила место учительницы в Гранит-Фоллз, они выставили дом на продажу, и ко второй неделе августа Дэнни и его семья уехали.
Последние дни в Нью-Бремене вызывали у меня необычное чувство. Было ли это из-за нашего переезда или из-за всего, произошедшего тем летом, не могу сказать. Казалось, что город и все в нем уже остались для меня в прошлом. Ночами я иногда пытался напрячься и уяснить, что именно я чувствую по отношению к этому городу, но все оказывалось безнадежно запутанным.
Я прожил там пять лет — дольше, чем проживу где-либо еще, прежде чем женюсь, заведу собственную семью и обоснуюсь где-нибудь окончательно. Там я провел часть детства и переступил — возможно, до срока — порог юности. В те дни я много гулял, в основном один, посещая места, которые стали для меня особо памятными. Эстакада, на которой тем летом разыгралось столько трагедий. Карьер, где я испытал такую детскую радость, когда вызвал на поединок и одолел Морриса Энгдаля. Аптека Хальдерсона и имбирное пиво в холодных кружках. Я спустился вдоль реки, прошел около того места, где Уоррен Редстоун соорудил себе шалаш. Его стены уже рухнули, и я знал, что весеннее половодье смоет отсюда всякие следы человеческого присутствия. Я задержался у того места, где начиналась тропинка, ведущая вверх по косогору, через тополя, к дому Эмиля Брандта и его сестры — тропинка, по которой, как я полагал раньше, мою сестру отнесли к реке. Прошел дальше и постоял неподалеку от Сибли-парка, где холодный пепел многих кострищ чернел на песке, словно язвы проказы, и где Ариэль видели в последний раз на этой земле. Если я искал каких-то объяснений, то мои надежды не оправдались.
После похорон Ариэли моя мать только один раз сводила Джейка к логопеду. Он рассказал мне, что его снова и снова расспрашивали о необъяснимом исчезновении заикания. Он твердил, что произошло чудо, а они смотрели на него, как будто он заявил, что поцеловал лягушку, и та исполнила три его желания. Тогда мать спокойно сказала, что это совершенная правда, произошло чудо по милости Божьей — и им было нечем возразить.
Гас все больше и больше времени проводил за городом. Он упорно молчал об этом, но от отца я узнал, что он помогает Джинджер Френч на ранчо. Он завязал с выпивкой и больше не якшался с Дойлом.