Приближался день нашего отъезда, и многие заходили к нам попрощаться. В основном это были отцовские прихожане, но были и неожиданные визиты. Эдна Суини принесла печенье. Я понятия не имел, наладилось ли у них с Эйвисом в постели, но поскольку Эдна была женщиной хорошей и сердечной, я надеялся, что все хорошо. Я с грустью осознал, что больше не смогу разглядывать ее белье, которое сушится на веревке, призывно покачиваясь от летнего ветерка. Вечером заглянули Клементы, и пока наши родители беседовали на веранде, мы с Питером и Джейком целый час сидели на лужайке за домом, болтали о "Близнецах", "Сумеречной зоне" и строили предположения насчет жизни в Сент-Поле. Питер не питал особых надежд. Он считал, что для жизни намного предпочтительнее место вроде Кэдбери, или на худой конец Нью-Бремен. Он предостерегал, что в Сент-Поле есть улицы, по которым небезопасно ходить вечерами. И что все запирают двери на засов. Перед уходом он повторил свое приглашение заходить в любое время, чтобы вместе повозиться с моторами. Коулы тоже зашли ненадолго. Они были уже немолоды, когда родился Бобби, а его смерть состарила их еще сильнее. Им было не больше пятидесяти, но в моей памяти они навсегда остались древними стариками. Уходя, они держались за руки, и я подумал, что хотя они потеряли Бобби, им все-таки повезло. Они по-прежнему были вместе.
За неделю до нашего отъезда Морис Энгдаль погиб во время несчастного случая на консервном заводе, где он работал. Его отпустили на поруки до начала судебных слушаний по иску о нарушении закона Манна, который ему предъявили. Он явился на работу пьяным, бригадир велел ему убираться домой, и Моррис Энгдаль пару раз замахнулся на своего начальника. Не удержав равновесия, он свалился с площадки, на которой происходила потасовка, и сломал шею. По иронии судьбы, отец Энгдаля, человек отнюдь не религиозный, попросил, чтобы мой папа провел заупокойную службу. Я спросил, можно ли мне присутствовать, и он разрешил. Это были едва ли не самые грустные похороны, на которых я бывал. Никто не пришел оплакивать Энгдаля — ни Джуди Кляйнштадт, ни его отец, который, как мы потом узнали, мертвецки напился в городском баре.
За два дня до переезда в Сент-Пол в доме уже ощущалось запустение. Мать отправила нас с Джейком паковать свои вещи в коробки, которые она нам выдала, и мы опустошили комод и шкаф. Джейк тщательно запаковал свои модели самолетов и комиксы. У меня ничего особо ценного не было, и я свалил в свою коробку какое-то барахло, случайно подвернувшееся под руку. Бродя по дому, мы проделывали дорогу между грудами коробок: постельное белье, полотенца и скатерти; отцовские книги; настольные лампы, вазы и картины в рамах; кухонная утварь, кастрюли и сковородки. Шторы на окнах еще висели, но уже не создавали уюта.
В те последние дни Джейк часто бывал у Лизы Брандт. Родители разорвали отношения с Эмилем. Когда Бравдт рассказал матери о своих отношениях с Ариэлью, она разгневалась, но ненадолго. "Что сделано, то сделано", — сказала она отцу, и, полагаю, искренне. Не знаю, простила ли она Эмиля Бравдта. Может быть, как и Джейк, она просто устала злиться. Насколько мне известно, Эмиля Бравдта она больше не видела. Наверное, в определенном смысле для нее это также было потерей.
Но с Джейком все оказалось иначе. Он сказал, что ему жалко Лизу. В целом мире о ней заботились только он и Эмиль. И хотя общество своего брата Лизу вполне устраивало, при ввде Джейка ее лицо всякий раз озарялось истинным восторгом. Он навещал ее часто, используя работу в огороде в качестве повода, чтобы предложить ей свою компанию. Он говорил, что иногда видел Эмиля Брандта, сидящего на веранде, или слышал, как из дома доносятся звуки его игры, но ни разу с ним не заговаривал. Не потому, что злился. Он утверждал, что от Брандта исходят какие-то мощные волны, которые его отталкивают. Я решил, что Джейк о чем-то догадывается. Семейство Брандтов всегда казалось своего рода островом, обособленным, отдаленным и слегка заповедным, и, насколько я замечал, там никогда не существовало такой силы, будь то любовь или стремление к простым человеческим отношениям, которая бы объединяла их или сближала с внешним миром. Поскольку моя собственная семья исцелилась, и воссоединение оказалось возможным, я неустанно молился за Брандтов.
За день до отъезда из Нью-Бремена, мой брат спросил, не помогу ли я ему и Лизе в одном деле. Она собиралась соорудить вокруг одной из клумб небольшую стенку из камней, которые выкопала и свалила в кучу, когда благоустраивала свой огород. Джейк сказал, что втроем справиться будет легче, потому что некоторые камни были довольно крупными. Я не особо рвался обратно в дом Брандтов, но согласился помочь.