— Потому что я уже подготовил документы. И не имею для этого полномочий. Как объяснить начальству?
— Что объяснять? — сказал Дойл. — Просто отпускаешь его, он докапывает могилу для девочки, а потом возвращается.
— Ты уверен, что он вернется?
— Спроси его.
— Послушай, Дойл…
— Просто приведи его сюда и спроси, Клив.
— Привести сюда?
— Боишься его, что ли?
— Ты сам будешь говорить, — ответил офицер Блейк.
Дойл приложил пальцы к синяку.
— Этот придурок меня ударил, — сказал он. — Приведи его сюда, Клив.
— Господи, — сказал офицер Блейк. Посмотрел на Дойла, потом на меня, потом на Джейка, наконец покачал головой и сдался. Достал из стола связку ключей, отпер металлическую дверь в задней стене и направился в помещение, где содержались задержанные.
Когда он ушел, Дойл ничего нам не говорил, а просто лениво попивал колу, как будто синяк на лице, приятель за решеткой и пара наивных мальчуганов, пришедших с безнадежной миссией, — самые привычные для него явления.
А я думал: плюнуть ему в глаза за то, что натворил столько бед, или поблагодарить за то, что помогает нам сейчас?
Гас, одетый все в ту же перепачканную футболку, тоже с синяком под глазом, явился в сопровождении офицера Дойла.
— Привет, ребята, — сказал Гас.
— Они пришли тебя вызволять, — Дойл произнес это без всякой насмешки, серьезно и основательно.
— Я объяснил ситуацию, — сказал Блейк.
— Ну что, Гас? — сказал Дойл. — Если Клив отпустит тебя выкопать могилу для дочери Драмов, ты вернешься?
— Вернусь, — ответил Гас.
Офицера Блейка это явно не убедило. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но Дойл его опередил.
— Если Гас говорит, что вернется, — значит, вернется. Отпусти его, Клив.
— Начальство…
— К черту начальство. Так будет правильно, и ты это знаешь. — Дойл взглянул на Гаса. — Тебе помочь?
— Нет, сам справлюсь.
— Хорошо. — Дойл запустил руку в карман джинсов, что-то извлек оттуда и бросил Гасу. — Ключ от твоего мотоцикла, — сказал он.
— Спасибо.
Дойл метнул взгляд на Джейка и на меня, и я не мог разобрать, что у него на уме. Ждал благодарности? Думал, что мы теперь квиты?
— Ваш папаша знает, что вы здесь? — спросил он.
— Нет, сэр.
Дойл поднял свою здоровенную ручищу и взглянул на часы.
— Если не ошибаюсь, скоро прощание с вашей сестрой. На вашем месте, ребята, я бы тащил задницы домой.
— Спасибо, сэр, — сказал я офицеру Блейку.
— Идите. — Полицейский повернулся к Гасу. — Гас, если не вернешься через два часа, пеняй на себя.
Гас последовал за мной и Джейком.
— Я подбросил бы вас на мотоцикле, — сказал он, — но мне нужно на кладбище.
— Пешком дойдем, — ответил я.
— Клянусь, у Ариэли будет прекрасная могила, — пообещал он. Размашистыми шагами он пересек площадь, вскочил на мотоцикл и умчался.
Мы с Джейком уже сворачивали на Тайлер-стрит в направлении Равнин, когда рядом с нами остановился "паккард". Из окошка высунулся отец.
— Влезайте, — сказал он. Металл в голосе ясно давал понять, что отец недоволен. Я подумал, что виной тому наше таинственное исчезновение, но понимал, что причиной может быть и происходившее в доме Брандтов.
На этот раз Джейк не застолбил переднее сидение, и я устроился радом с отцом.
— Я разыскивал вас по всему городу. — Он переключил коробку передач и тронулся с места.
Я объяснил, что случилось. Отец выслушал, не перебивая. Потом взглянул на меня с каким-то удивлением и сказал:
— Ну и дела.
И как бы он ни сердился на своих сыновей, на этом все закончилось.
— Ты говорил с Карлом? — спросил я.
— Меня не пропустили в ворота.
— Думаешь, они знают?
— Уверен, кто-то им рассказал. Мне бы только поговорить с пареньком.
— Может быть, когда все утихнет?
— Может быть, Фрэнк, — сказал он, но без всякой надежды.
Дома мы закончили приготовления к прощанию, отец позвонил дедушке и сказал, что мы нашлись. Потом мы снова забились в "паккард" и поехали к Ван дер Ваалю.
Мы прибыли к четырем, моя мать была уже там вместе с дедом и Лиз. Но это была совсем не та женщина, которая вихрем вылетела из дома из-за того, что отец слишком часто упоминал Бога в ее присутствии. Ее непреклонность исчезла, гнев — я надеялся — тоже. Мать выглядела слабой, какой-то хрупкой — как пустая яичная скорлупа, из которой выдули содержимое, а потом затейливо раскрасили. В нашей семье она всегда была главной движущей силой, и видеть ее в таком состоянии было тяжело.