Назревал неслыханный скандал. У деревенского священника, которому пожаловалась изнасилованная девочка, хватило ума не предавать произошедшее широкой огласке, а обратиться в соответствующие инстанции. Этот скандал мог запятнать репутацию и Папы Римского, и французского монарха, и представителей французской знати — всех, кто в свое время посодействовал созданию ордена сыном Энгеррана дю Гран-Селье. Нужно было проявить осмотрительность: о случившемся не должен был знать никто, кроме ближайшего окружения короля и самых высокопоставленных иерархов Церкви. Все нужно было держать в тайне до тех пор, пока Папа Римский не примет по этому делу окончательное решение. Произошедшая история относилась к числу тех угроз, перед которыми светская и церковная власти всегда объединялись, на время забыв о своих извечных разногласиях.
— Чего вы хотите от канцлера? — спросил дьякон Фовель де Базан.
— Лишь немногим известно о грехах, совершенных моим сыном. О них знает король Франции, его высокопреосвященство Артемидор и Папа Римский. Кто еще?
— Я.
— А кто еще в Риме?
— Никто.
— В той или иной степени эта история затрагивает интересы слишком многих людей. Сегодня никто не сможет предсказать, какими могут быть ее последствия для нас, для наших врагов, а также для нашего народа. Заговоры против Церкви — настоящий бич этого столетия. И заговорщики только и ждут подобных скандалов, чтобы привлечь на свою сторону как можно больше сторонников.
— Да, это верно.
— Поэтому было бы разумным не предавать все произошедшее огласке. В истории часто случались подобные умалчивания, когда дело касалось оскорблений Господа и сильных мира сего.
— Что вы предлагаете?
— Мне хотелось бы замять это дело. Не сжигайте моего сына на костре. Сошлите его в Азию или на Ближний Восток. Ведь уже не первый раз Церковь закрывает глаза на выходки своей паствы. Все имеющиеся у братьев Порога денежные средства будут переданы Риму. Более того, я ставлю свою голову в качестве гарантии в обмен на милосердие Папы. Я, возможно, уже не так молод и вряд ли смогу оказаться полезным на служебном поприще, однако напомните канцлеру, что я могу положить свое состояние, свою репутацию и свою жизнь к ногам понтифика и что я готов к возмещению нанесенного ущерба прямо сейчас.
Энгерран положил на стол свой геральдический герб, рыцарский меч, крест Туниса, щит с гербом и нагрудный крест.
Дьякон де Базан вполне осознавал, что значит подобный жест: для рыцаря это было равносильно продаже своей души. Честь дворянского рода для главы этого рода зачастую ставилась выше жизни. Любой порядочный дворянин был готов какой угодно ценой уберечь свое имя от бесчестия.
— Вот то, чем я жертвую в качестве возмещения ущерба, — сказал дю Гран-Селье. — Я остановился на вилле господина Оронте и буду находиться там и ждать, пока мне не сообщат, что еще от меня требуется.
Молодой дьякон поневоле восхитился этим заслуженным воином, который только что поступил так, как подобает настоящему знатному дворянину.
Но Энгерран больше не удостоил дьякона взглядом. Он лишь коротко попрощался и вышел из кабинета.
Вскоре он снова шел вдоль колоннады, окружавшей стоящий на возвышении папский дворец. Внизу были видны крыши римских зданий, окрашенные в багровые тона медленно уходящим за линию горизонта солнцем. Старик провел во дворце Латран целый день, но все-таки совершил то, что планировал.
Он вернулся на виллу своего друга Оронте, которая находилась в Мила, возле самого моря. Именно здесь он решил ждать ответа канцлера в течение недели. Если за это время он не получит никакого ответа, это будет означать, что его прошение отклонено, и тогда он возвратится в Морвилье.
Заслуги всей его жизни, проведенной в сражениях, честь его имени — имени легендарного героя — теперь будут висеть на волоске в течение этих нескольких дней ожидания.
Однако уже на следующий день рано утром у ворот виллы появился посыльный из дворца Латран. Его немедленно отвели к Энгеррану, и тому пришлось вскочить с постели и быстро одеться. Встреча с посыльным была очень короткой: тот попросту положил к ногам старика большой узел, в котором находились его меч, щит, крест и геральдический герб дворянина. А еще посыльный передал Энгеррану листок, на котором корявым почерком Артемидора было лаконично написано: «Ваш поступок неприемлем с точки зрения его святейшества Папы Римского».
Вот и все: ходатайство шевалье Азура было отклонено.
Не выражая никаких эмоций и не сетуя по этому поводу, Энгерран в тот же день упаковал свои вещи и отправился домой, в свои владения.
Дю Гран-Селье ехал в крытой повозке в сопровождении четверых человек, двое из них были вооружены и скакали верхом. Все четверо были недовольны решением Энгеррана немедленно вернуться во Францию. Не успели они приехать в Рим, как уже надо было двигаться обратно! Кроме того, дорога назад обещала быть более трудной: горные перевалы тяжелее преодолевались с южной стороны, да и погода, по всеобщему мнению, в ближайшие недели должна была ухудшиться.
«Ерунда, — думал обо всем этом Энгерран, откинувшись на спинку сиденья. — Я больше не спешу».
Когда они выезжали из Мила, кучер вдруг резко остановил экипаж. Дю Гран-Селье увидел, что прямо перед его лошадьми появился шикарный экипаж, окруженный шестью вооруженными всадниками. Маленькая дверца открылась, и из экипажа выпрыгнул Фовель де Базан. На борта этой повозки была нанесена символика Папы Римского: изображения креста и ключа. Дьякон быстрым шагом подошел прямо к двери повозки Энгеррана.