Только не душа — совмещенный санузел, про нее мы ничего толком не знаем, а сам человек… Некоторые и не совмещенный вовсе, а типичное отхожее место… Душик еще, что ли, принять напоследок, дабы чистым предстать?.. Душ не душ, а руки и морду помыл.
— Ну, все? — хмыкнула Лена. — К делу…
Я начал раздеваться, и тут обоняние принялось подавать мне тревожные сигналы…
— Нет, Ленош, — решительно заявил я. — Я так не могу! Я должен искупаться! Я ж, пока ты… не мылся вовсе, боялся отойти… Что ж мне теперь — лежать и вонять?..
— Лучше не надо, — принюхавшись, согласилась она. — Спасибо, что подумал об этом. Иди, только быстро.
Наш санузел был не совмещенный, а смежный — с отдельными дверями для каждого функционала. Я помылся, вытерся, а одеваться не стал — что уж там… Будто мы не любовники. А время дорого.
— Хорош, — одобрила Лена и подтолкнула меня к лежанке.
Телу было удобно.
Она ввела мне в вену нанодатчики, и, пока они распределялись по организму, оборудовала меня с головы до ног макродатчиками — и контактными, и бесконтактными. Слава инженерам — сейчас для снятия электроэнцефалограммы не требовалось вводить в мозг электроды. Все, что имеет изменяющийся электрический потенциал, излучает, и измерение этих излучений — задача уже научно-техническая, на данный момент решенная.
Лена запустила программу тестирования аппаратуры и подмигнула мне заговорщицки.
— А ты что, так и будешь голышом тут сидеть? — по-хозяйски поинтересовался я.
— А что?
— Да тут быки в камуфляже временами шастают… Им вредны такие зрелища.
— Жадина… Ладно, тебя отправлю в мир иной, облачусь в халат. Потом, если все нормально будет, а оно будет нормально, переоденусь в свое. Пока предоставлю тебе возможность унести с собой мой прекрасный образ…
Унес, не надорвался. После психопаузы, которой не почувствовал, но знал, что оная существует, первое, что я увидел, был ее светящийся образ во всей ошеломительной красе. Не только «светлый лик», который на экране выглядел на несколько порядков тусклей, но и все остальное, что я впитал взором, уносясь.
Я даже не покосился на оставленную духом собственную живую плоть. Мне сейчас, чтобы попасть в мир иной, надо зацепиться за память о прошлой смерти давно уже мертвой плоти. Из живой — туда пути нет. Хотя сие — более позднее объяснение, в тот момент я об этом не знал. Я не мог оторваться от созерцания Световой Леноши и не мог не броситься к ней. Это даже не магнит, а Светлый Коллапсар.
— Ух, облобызаю! — успел я услышать издевательскую телепатограмму и меня поцеловали…
— Жив, Ромашка? — услышал я заботливое вечность спустя.
— Уж и не знаю, как это у вас называется, — ответил я, выныривая из нирваны. Хотя нет — нирвана, теоретически, — вечное бесчувствие, а я был в вечном блаженстве, жаль, так недолго. — Жив ли, мёртв ли или ни жив, ни мертв?
— Недолго? — усмехнулась Светлая Леноша, услышав мои сетования. — Век прошел, однако, человеческий.
— Как это? Я не вернусь в свое время? — честно испугался я.
— Смотря, кто есть ты? Ромашка вернется на свою грядку. Во-первых, здесь свои законы времени, во-вторых, век прошел не с твоей, а с его смерти, — мысленно отослала она меня к тому, кто стал проводником моим в этот мир. И тут я его почувствовал во всей глубине. И весь мой духовный оргазм, как корова языком слизнула… И лепешкой сверху припечатала.
Тому, с чьим духом я сейчас воссоединился, еще было по-человечески страшно. Он прихватил этот страх из жизни, с которой только что расстался. А поскольку праведником не был, будучи профессиональным душегубом, наемным убийцей то есть, а официально — палачом, то и получить на этом свете предполагал по заслугам, ибо «не убий!» в первых номерах греховных идет. Мне даже любопытно стало: на кой ты злодействуешь, раб божий, если ожидаешь неминуемой страшной расплаты за это? И тут же понял: на той, что лишая жизни, чувствуешь себя равным богу или черту, то есть существом, стоящим над человеком. Раб всегда жаждет возвыситься до хозяина, но так и остается вздрюченным рабом. А высота пугает перспективой низвергнуться.
Но я не дал ему заморочить меня (нас?) низменными эмоциями. Переключил его дурацкий страх на свое неуемное любопытство. И поволокло меня… Поволокло в канализационные глубины жития. Я не стал задерживаться на его злодействах — во-первых, ничего интересного, во-вторых, оказалось, что я про них все и так знал. Ну, как на голограмму посветишь нужным образом — она тебе всю картинку в мельчайших деталях и предоставит. Разве что на истоках притормозил: на сценах, где бешеный пьяный отец его по-черному метелил жену и время от времени отправлял в нокаут пытающегося защитить мать сына, благо для этого и щелчка было достаточно. А подросши, подпоил однажды батюшку грибочками специальными, к тому времени он в них толк знал — мать покойница вразумила, и, дождавшись, когда у батяни конечности отнимутся, подвесил его за руки к балке в хлеву, засунул кляп в рот, и так отделал палкой, что у того внутри ни одной целой косточки не осталось. Но не спешил, не давал вырубиться, наблюдал, как от боли и ужаса вываливаются из орбит глаза. И вспоминал слезы матери на покрытом кровоподтеками лице. А вспомнив, и по роже папане надавал от души, не поскупившись. Отдал должок с превеликим удовольствием. Притомившись, отволок мешок с костями в отхожее место, да и спустил в яму, благо зело глубока она была. Пару досок сковырнуть пришлось на время, чтобы просунуть. Потом аккуратно на место приколотил. Ногами притопал, проверив. А потом и нужду справил, дабы дело завершить и лишний раз не бегать сюда. Когда в следующий раз посетил сие благостное место, глянул в очко — все как обычно, никаких следов. Дерьмо дерьмо приняло.
Потом, когда отца его искать перестали, пошел к палачу в ученики проситься, зная, что бог тому сына не дал. А в таких случаях у сирот издавна преимущество было. Так жизнь и пошла. Знал палач, что доброе дело делает — злодеев жизни лишает и злодейство прекращает. А когда к нему обратились за помощью, дабы лихого человека по-тихому убрать, сразу же согласился — и, впрямь, пакостный человечишка был, рано или поздно все равно бы на плаху угодил. Так уж лучше рано, чтобы пакостей лишних не наделал. По душе дело было, и от души вершил свой суд, но почему-то нутряной страх не отпускал. Видать, подозревал, что бог поручил человеку жизнь давать, а право забирать ее — за собой оставил.
Однако я уже ощущал в себе и недоуменный дух отца, взиравший на отхожее место, откуда вознесся, и душу давно почившей матушки, не выдержавшей очередных побоев.
Вот же ж, интеграл в вашу матрицу!.. Когда б вы знали, из какого сора?.. Вот, оказывается, на каком навозе я, белый и пушистый, произрастаю!.. Бедный Вечный человек…
Потом дед, отец отца, обнаружился — великий воин, врагов несчитано на поле брани положивший и сам на последнем полегший. И жена его, мужнину кольчугу надевшая и ворога до границы с другими воинами гнавшая. Мстиславой прозванная соратниками…
И по материнской линии пошло ветвление…
Так раскрывались духу моему все ручейки, сливаясь, дарившие жизнь мне. Все корешки, на коих держалось древо моей жизни, бывшее лишь корешком для следующей, моей же. Предки мои, оказывается, незабвенные…
Самым странным было ощущение того, что это не чужие, пусть родственные, жизни, а единая моя, каждый момент коей я мог воскресить и проследить от начала до конца конкретного воплощения. И если бы кто-то из них обратился ко мне, как к оракулу, расписал бы всю жизнь в подробностях, но… только никто из них меня уже не спросит. Слепой идет, прозревший стоит. После драки кулаками… ушибы трут. Я почесал указательным пальцем свою светоносную репу. Вот если бы протиснуться к ним сквозь время…
А становление моей личности продолжалось, все обширней укореняясь в почве прошлого. Тяжелой и темной, как всякая почва. И червяки сомнений в ней копошились — жирные и прожорливые. Кто я? Свалка информации, архив или нечто живое?
Ощущаю себя живым. Даже слишком — все, кто умерли, во мне живы. Правда, жизнь свою изменить уже не могут — «нет уж, нет уж — умерла, так умерла»… Но обмыслить ее, прочувствовать — пожалуйста, извольте без ограничений во времени. Однако анализ идет не по человеческой шкале ценностей, не по пользе для ежемоментного человеческого бытия, хотя и в этой пользе греха нет, а по тому, насколько приподнял ты свой дух над кормушкой основных инстинктов. Каким чувством дух обогатил, каким знанием, каким житейским опытом. А ценнее всего для духа — редчайшая способность живого чуять свое вечное. Та жизнь дорога для духа, что с ним живую связь осуществляет. Хотя бы неосознанно. А если уж кто сознательно на контакт идет, то, вообще, Просветленный. Только, как оказалось, связь эта не имеет ничего общего с йоговской или эзотерической практикой всяческих медитаций и отключений живого от жизни. Они — лишь способы искажения реальности с помощью нарушения психики. Великое искусство жизни в том, чтобы «жить — изорваться страстями в клочки» и при этом суметь передать эти страсти вечному своему духу. Для этого надо всего лишь ощущать свою неразрывную связь с ним. Всего лишь, а способны на это единицы из тысяч, а то и из миллионов.