Губы мертвячки дрогнули. Или это неверный свет факела заставил так думать?
— Разлучница, — между тем шептала Зденка, входя в какой-то транс. Ее голос становился резким, каркающим. — Тварь…
— Уведите ее отсюда, — первым пришел в себя староста. Дядька Прун положил ладони на плечи беременной и потянул назад.
— Шлюха… — вдова уже брызгала слюной. Она ухватилась пальцами за край серебряного гроба и не позволила себя увести.
Улыбка мертвой ширилась, и вдруг она открыла глаза.
— Ведьма! — выкрикнула несчастная женщина и забилась в судорогах, став невероятно тяжелой.
Столпившиеся вокруг гроба люди закричали в ужасе. Всем казалось, что вот прямо сейчас покойница встанет.
Лестница тряслась от натуги под сапогами мужчин, стремящихся выбраться из склепа. Они уже забыли о беременной, потерявшей сознание. Страх гнал их вон.
Только через час, услышав крик ребенка, разносящийся по притихшему лесу, когда даже ночные птицы да зверье, чуя беду, попрятались, староста и дядька Прун отважились приблизиться к яме. Заглянув за край, они увидели лежащую на полу Зденку, а между ее ног зашедшегося плачем ребенка.
— Жалко малютку, — бабушка Зденки — единственная родственница с обеих сторон, кутала новорожденную детку в теплый платок. Осень наступила как-то сразу, за одну ночь. В день похорон лил холодный дождь. Кладбище развезло, провожающие супругов Квочиков в последний путь утопали в грязи по щиколотки. — Я стара и больна, дите поднять не успею. Да и куда мне о нем заботиться, если я себя не могу прокормить.
Она шла за старостой, надеясь, что тот услышит ее причитания.
— Я пришлю мешок муки, — Дадарь отводил глаза. Он понимал, что не о мешке муки просит старуха. Но зачем ему и его жене чужие дети? Не дал бог своих, ну и не надо. Возраст уже не тот, чтобы в куклы играть.
— Дитятко жалко, — опять заныла старуха. — У меня и коровы нет, чтобы готовить то, что положено младенцу…
— Я пришлю козу, — бросил староста, — на первое время ее молока хватит.
— Я и доить-то не смогу. Пальцы не гнутся, — бабушка Зденки выпростала из-под платка руку с опухшими суставами и потрясла ею.
Дадарь закрыл глаза, чтобы не видеть. Но тут же иное видение всплыло в памяти: как рвется рот мертвячки, как тускнеют и проваливаются глаза, как распахивается беззубая челюсть, показывая рот, забитый камнями.
«И вовсе не улыбалась она, как подумали многие, а начался процесс разложения. Но кто и почему так похоронил девушку? Надо бы порыться в графской библиотеке, глядишь и найдутся объяснения. Земля же Багуш-Пальским принадлежит».
Серебро вывезли в ту же ночь, как только вытащили ребенка и его несчастных родителей из склепа. Мощи мертвой девушки сложили в сундук и отправили с сопроводительным письмом к столичному лекарю, который, как поговаривают, по костям мастак определять, когда и как жили покойники. Может быть, удастся расшифровать и письмена на крышке гроба, которые поначалу посчитали за узор.
Староста вздохнул.
— Я пришлю служанку. Пусть побудет у тебя в доме. Она и козу подоит, и за младенчиком присмотрит.
Глава 4
— Ну поговори со мной, милая. А не хочешь, на вот, скушай яблочко. Смотри какое наливное. Костюшка как узнал, что мы уезжаем, с посыльным целую корзину передал…
«Костюшка прислал. Наверное, как извинение, что попрощаться не пришел. Он бы пришел, но, видать, не дали. Заперли, как и до этого случалось», — Стелла оторвала взгляд от хвойного леса, что сплошной стеной стоял вдоль дороги, взяла протянутое яблоко, но не откусила. Поднесла к носу, вдохнула аромат. Летний.
В памяти Стеллы всплыла первая их встреча. Сколько ей тогда было? Лет девять?
И до того события они не раз виделись: князь Вышегородский с сыном бывали во дворце по праздникам, и имение их находилось совсем рядом, так что приходилось сталкиваться. Но те встречи проходили как-то вскользь, смято, в них главенствовали настороженность девочки и смущение мальчика. И парой слов не перекинулись.
На дворе стояло позднее лето. В тот год оно было особенно милостивым: много солнечных дней, мало дождей. Яблоки уродились величиной с кулак кузнеца. Как раз за его домом и начинались те сады, куда Тилля с ватагой сверстников, чьи родители служили во дворце, повадились ходить на охоту.
Может кто-то и считал, что отселение в гостевой дом после «нападения» на мачеху было для царевны наказанием, на самом же деле он сильно ошибался. Стелла получила свободу, которой ей так не хватало в давящих стенах дворца. Она, с молчаливого попустительства няньки, сблизилась с детьми простых людей, которым строго настрого наказала называть себя не иначе, как Тилля и забыть, что она царевна. Поначалу детвора робела, но после первого же набега в чужой сад, когда все стремглав удирали от садовника, грозящего оттаскать за уши, приняла нового члена команды, потихоньку ставшего если не предводителем, то не последним членом команды по играм и всяческим затеям.