— Нет. Пока нет. Может, никогда и не будешь ею. Тут уж как сердце подскажет. Да и я не монахиня. Видишь, на мне серые одежды, а не черные, — «не-монахиня» поправила платок. Широкий рукав ее одеяния съехал вниз, и на пальце блеснуло простое колечко с рунной вязью оберега. — Сейчас ты, как и я, просто воспитанница — одна из немногих, кого судьба привела в монастырь. Ступай, милая. Тебя за дверью ждут.
— А как вас зовут? — царевна помедлила уходить. — «Все-таки почти сверстница, да и полезно иметь хоть кого-то в знакомых».
— Я — Искра. Можешь обращаться ко мне на «ты» или просто сестра. У нас все по-простому.
— А тот мужчина, Сагдай, почему ему оставили имя? — Стелла пыталась выяснить, всем ли в монастыре выпадает честь быть безликими.
— Сагдай по-корпски означает буйвол. Здоровый такой бык, — Искра опять улыбнулась. — Тебе, наверное, уже объяснили, что наш монастырь не совсем обычный? Среди воспитанников есть парни и девушки, а в ту часть, где живут настоящие монахини, нам вход запрещен.
— А ты давно здесь? Ну, раз позволили вести записи родовых имен, то, должно быть, заслужила доверие?
Искра рассмеялась и захлопнула книгу.
— Спроси теперь, как тебя звали, я и не вспомню. Даже если захочу освежить память, ничего не получится. Смотри.
Книга вновь раскрылась, но листы в ней были девственно чистыми.
— Не всем дано видеть, что в ней записано.
— А настоятельница может?
— Мякиня и ее младшая сестра Добря — вот и все, кому известны наши истории. Только пусть тебя не путает мягкость звучания их имен, они не так просты, какими кажутся. Добря только при Мякине трясется как осиновый лист, а сама во… — пальцы Искры сжались в кулак. — Настоятельница вот уже семь лет как наведывается в монастырь от силы раз в полгода. Со всех отчеты принимает и опять уезжает.
— Теперь, думаю, не будет, — царевне стали понятны редкие отлучки няньки «погостить у родни».
Искра в недоумении подняла глаза.
Чтобы уйти от ответа, ругающая себя за неосторожность Стелла тут же задала волнующий ее вопрос:
— Искра, скажи, а зачем мы здесь? Для чего монахини собирают одаренных детей по всем уголкам мира?
«Наверняка есть причина, и очень серьезная, раз настоятельница на долгие годы превратилась в простую няньку».
— Монастырь — наш последний приют, — Искра, встретив ясный взгляд Луны, снизошла до объяснения. — Одаренных нигде не жалуют. Разве тебе было просто?
С этим утверждением царевна согласилась. Непросто ей жилось, совсем непросто: люди всегда боятся того, что не могут объяснить.
Между тем новая знакомая закатала рукав и дунула на открытую ладонь. Яркий огонь, появившийся из ниоткуда, заставил Стеллу отпрянуть. Искра сжала пальцы в кулак, и лепестки пламени исчезли, не оставив и следа.
— Видишь, как легко у меня получается? А до того, как меня научили справляться с огненным даром, я мельницу со всем свезенным с полей зерном спалила. Спасибо дядьке Сагдаю, отбил меня у деревенских.
— Так ты была крестьянкой?
Искра поджала губы.
— Тебе не надо знать, кем я была. Теперь мы обе никто и пришли из ниоткуда. Я — Искра, ты — Луна. И чем быстрее ты прекратишь вспоминать былое, тем легче будет освоиться в новой жизни.
«Я — Луна, я — Луна, я — Луна…» — шептала царевна, а рука так и тянулась к кармашку на платье, где лежал сложенный вчетверо карандашный портрет принца Генриха Эрийского.
Глава 6
Поздней ночью в той комнате, где Искра беседовала с царевной, загорелся слабый огонек свечи, тщательно прикрываемый ладонью. На дворе вновь разыгралась буря, и хотя в помещении не было окон, пламя трепетало и грозилось погаснуть.
Скрывающий лицо под капюшоном подошел к столу, распахнул нажатием тайной панели дверку и достал из открывшейся ниши тяжелую книгу. Тени плясали на ее чистых страницах, однако палец, которым ночной посетитель водил по невидимым строкам, явно давал пищу для ума, поскольку губы шептали то, что должно было оставаться скрытым для чужих глаз.
— …Камень, Кнут, Осока, Сокол, Ветер, Лилия, Стрела…
Страница с хрустом перевернулась.
— Змей, Лоза, Куница, Ворон…
Легкий выдох, и палец замер на месте.
— … и последняя Луна.
На стене тикали часы. Их звук разбавлял напряженную тишину, царившую в комнате, где все вещи говорили о том, что их хозяйка натура властная и строгая. Дорогие шкафы из столетнего дуба высотой под потолок, на стрельчатом окне плотный занавес, который при желании наглухо отрезал бы обитателей помещения от внешнего мира, массивный подсвечник на массивном же столе, а за ним единственное кресло — верная примета того, что собеседник, если уж попросит аудиенции, вынужден будет стоять.