Захлебнулась царица криком, замолотила руками по телу падчерицы.
— Пусти! Пусти, дрянь!
А она держала. Голову в плечи втянула, но держала.
Потом ночью пришла. Подкралась на цыпочках и легла поверх одеяла.
Ирсения проснулась от кошмара. Тяжко ей было. Холодный пот по всему телу, струйка слюны изо рта на подушку капала. Только утром рассмотрели, что это кровь была.
Стряхнула царица девчонку словно кутька на пол, завизжала. Та уползла…
Царь прибежал, успокаивал, в руках баюкал. Пел даже, кажется.
А позже подсчитали, что именно в ту ночь понесла.
Падчерицу от греха подальше отселили. Тут и выяснилось, что никто из слуг с ней в гостевой дом идти не хочет. Боятся. Ее прикосновения страх навевают, а то и болью отдают. Не все жаловались, но боялись все. Хорошо, что оказия вышла, Мякиня как раз у ключницы гостила. Одна она и согласилась за «дитяткой» присматривать. Сначала по незнанию, потом уже поздно было слово назад забирать. Привязалась.
Говорят, что нянька тоже иногда морщится, будто болит что-то, а девчонка к ней льнет.
Если бы не царь, давно удавили бы. Брат сколько раз предлагал. Мол, не узнают. Но нельзя. Мало ли как повернет?
А тут в Союз позвали, и чтобы наверняка союзниками стать, решили детей поженить. Сам царь настоял. Сначала хотели за внука короля Уильяма отдать, но тому лет маловато оказалось, молоко на губах еще не обсохло. Вот и нашелся жених получше — Генрих Эрийский.
«И как согласился? Видать, интересны Эрии и шахты Усторские, и рудники Залеские. Меха опять-таки. Да и с востока Лунное царство хорошо Союз прикрывает, иначе полезли бы желтолицые карлы на западные территории с набегами. А сейчас их наши заставы в страхе держат».
Ирсения видела, как при объявлении о помолвке глаза у девчонки загорелись, хоть и старалась та взгляд спрятать. А потом донесли и о писанном маслом портрете королевской семьи, что когда-то давно из Эрии прислали. Мол, бастардка к отцу в кабинет повадилась. Садилась в кресло и вздыхала, любуясь на гордый профиль наследника. Правда, было на том портрете Генриху от силы лет пять всего. Кудри светлые, губки алые… Ну-ну… Стало быть, мечтала его женой стать, а потом и королевой всей Эрии.
Портрет однажды сняли. Куда он делся, так и не допытались.
Может быть, и не стала бы Ирсения в посольство Эрии чужими руками записочку посылать, но последний случай заставил вспомнить старые обиды.
Стелле было запрещено к сестре приближаться. Да и гуляла дочь отдельно, в царском саду, что стеной от гостевого дома отделялся.
Няньки рассказывали, что не видели, как бастардка к царевне подкралась. Говорят, ее белая шуба со снегом сливалась. А опомнились лишь тогда, когда две сестры по земле кататься начали, младшая криком кричала и плевалась кровью. Садовник оглушил падчерицу, только тогда и смогли отцепить. Пришлось потом за старого слугу перед царем заступаться. Негоже, конечно, царевну бить, но она же тварь…
Проклятая она. Так все говорят. Ведьмовское отродье.
А государь не верил. Серчал, что сестрам видеться не давали. Сейчас думает, что отсюда ревность Тилльки родилась. Мол, благодаря разлуке родными сестры так и не стали.
Сам царь-батюшка был когда-то младшим братом, знает, как одичать можно, когда только одним ребенком восхищаются и в будущие правители прочат. А не случилось. Помер старший от лихорадки, что свирепствовала на южной границе. С инспекциями все разъезжал…
Так и стал младший брат государем, а обиды детские на всю жизнь запомнил, поэтому и жалел сироту. Не уговорить, не переубедить.
Теперь никуда царь-батюшка не денется. Раз эрийцы отказались от невесты, значит, и другие не придут свататься. Князю Вышегородскому тоже наставление дано, чтобы мальчонку своего подальше от Стеллы держал, иначе также кровью харкать будет.
Как бы не злился, не ослушается князь приказа царицы. Проклятая ведьма никому в семье не нужна.
— С кизилом? — Ирсения опять сморщила лоб. Хоть и любила кислое, но чаевничать в гостевом доме не намерена. Не затем к падчерице пришла. Кинула на стол грамоту, царем подписанную. Восковая печать, что на шелковой ленте держалась, стукнулась о чашку, заставив девчонку вскрикнуть. Стекло лопнуло, и белую скатерть окрасил красный, словно кровь, цвет. — В другом месте чаю попьешь. Утром чуть свет тебя сани у порога дожидаться станут.
— З-зачем сани? — вроде растерялась, а глаза как у волка внимательные. Мороз по коже от этой ведьмовской дочки.
— Государь велел в монастырь Мятущихся Душ отправить. Там тебя уму-разуму учить будут. А с меня довольно, — царица повернулась, едва не столкнувшись с замешкавшейся служанкой, что столбом у двери замерла. — Кыш, блаженная.