— Мне хотелось бы взглянуть на магнитные сводки, схемы.
— Так я для тебя закажу их на станции слежения.
— Вот спасибо! Ты великодушен, Валя Ж.
Он поднял к моему носу кулак.
…Отодвинули пульты, сняли паутину цветных проводов. Наш великолепный «Лунник», подхваченный мостовым краном, поднялся, торжественный, величавый, поплыл по цеху в первом своем полете.
Он опустился к ракетному блоку в самом центре зала, к тому, который пошлет его через несколько часов и минут в последний, решающий, долгожданный полет.
На ракетных заглушках висят, как флаги, красные ленты.
В цехе много народу. Все те же прибористы, монтажники, управленцы, баллистики. Свою работу они сделали, но почему-то никто не собирается уходить. У станции хозяйничают оптики. Они снимают красные футляры с объективов и датчиков. На «Луннике» не должно быть ни одного забытого красного пятнышка.
Начинается ловля «зайчиков». Если в один из объективов попадет случайный отблеск от корпуса «Лунника», от соседней металлической детали, может нарушиться работа многих систем, на Землю пойдут ложные сигналы. Безобидный зайчик пустит на ветер наши труды, все надежды.
Оптики ставят над приборами черные контрольные панели, не дающие бликов, замазывают густо-черной краской все подозрительные выступы, снимают с глаз аппарата невидимые соринки, ворсинки, пылинки, ходят вокруг почти не дыша.
Вот наконец откручивают заглушки с ракетных сопел. На станцию, как шлем, опускается металлический непроницаемый колпак.
До свидания, «Лунник», больше мы тебя не увидим. Прощай…
…Мы ехали к стартовой площадке.
Синее глубинное вдали небо раскалывала надвое монолитная башня ракеты. Маяк, заиндевелый серебром, ледяная сосулька, бьющая в голубое стекло, такая несдвигаемая, сильная даже на большом расстоянии.
Поближе она походила на гигантские солнечные часы. Тень от нее, длинная закатная тень, ложится на мягкий степной циферблат и медленно ползет по нему, подбираясь к заветному делению, к той последней отметке на земных часах.
Мы ехали к ней.
Рано утром, горячий, пахнущий маслом обыкновенный земной локомотив медленно-медленно вывез ракету к рельсам, проложенным от монтажного цеха прямо к стартовой площадке.
— Вам это, наверное, будет любопытно, — сказал Главный, обращаясь к сидевшему рядом с ним человеку. — Можете записать. В самый первый день я шел пешком от ворот монтажного до самой бетонки по шпалам за поездом. И, знаете, не отставал… Такая деталь вам подходит?
Мне послышалась в его словах добрая, но все-таки ирония.
Человек оживился.
— Это очень важно! — воскликнул он и что-то быстро-быстро зачиркал в открытом на коленях блокноте.
Когда мы садились в машину, я думал, что этот спортивного склада, симпатичный, с мягким лицом человек что-то вроде секретаря Главного. Так он усердно заглядывал в свои блокноты. Но, кажется, вместе с нами ехал столичный журналист.
— Очень хотелось бы знать ваши литературные привязанности, — спросил он.
— Это важно?
— Да, конечно. Для портрета все важно.
Я невольно посмотрел на заднее сиденье. Главный тер указательным пальцем аккуратный висок и вдруг обратился ко мне:
— Что вам понравилось у нас? — он кивнул туда, в ее сторону.
Симпатичный моментально чиркнул в блокноте.
Я сказал:
— Поражает необыкновенная, просто непривычная для меня сила организации всех работ. Обеспеченность и порядок во всем.
— Организация? — повторил Главный и словно с облегчением, искоса взглянул на соседа. — Обеспеченность? Пожалуй, вы очень верно… Мы тут избаловались, привыкли. Но куда ни глянь: и производство, и снабжение — все на отличном, даже не современном уровне.
— Организация будущего? — подхватил журналист.
— Да, это производство на уровне Будущего.
Впереди пылил автобус, постреливая мелкими песчинками в стекло и бампер машины.
Главный задумался, потом, поглядывая на соседа:
— Но разве кто-нибудь скажет нам: вы зря едите хлеб, вы раньше времени переселились в будущее. Мы опережаем время. Такое производство не могло появиться раньше назначенного срока. Оно возникло тогда лишь, когда накопились технические средства, знания, силы многих других наук. Она, космонавтика, сама возвращает всем им долги…
Симпатичный торопливо писал в своем журналистском блокноте, склонив голову. Наш водитель хотел обогнать автобус. Главный остановил его, тронув за плечо.
— Не надо, спешить некуда, — и повернулся ко мне. — Да, нам дают очень много, но мы не пуляем государственные деньги как в белый свет копеечку. Не думайте.
— Я не думаю.
— Кое-кто, если напрямик, думает. Мой школьный старый товарищ… — Главный почему-то смотрел на соседа. — Нет, мы никому не должны. Тут, понимаете, сработала, говоря языком техники, обратная связь. Нам понадобилась революция в электронике, металловедении, вычислительной технике, медицинской аппаратуре, в автоматических системах и многом другом, всего не пересказать… Началась великая цепная реакция. Новый металл требует новой производительной мощи, новая металлургия — новой организации химических, энергетических работ, новой электронной автоматики, новой системы доставки, новых знаний, новых институтов и школ, новых общественных отношений… Так во всем, так всюду. Мир на глазах меняется. Появилось нечто более нужное людям, чем военная техника.
Главный был в своей стихии. Он говорил немного торжественно. И все-таки что-то в его словах не для меня, для этого парня с коричневым блокнотом.
Я сказал:
— Но военная техника? Разве так уж они далеко стоят? Она и… ваши ракеты.
Главный ответил не сразу. Он спросил, поглядывая на коричневый блокнот:
— А что в наше время так или иначе не связано с обороной? Хлеб и тот мы назвали стратегическим сырьем. Такое шагает по земле трудное время… Да, космонавтика, вершина технической мысли, может показать всем иное, жуткое свое лицо. Но я верю, молодые мои товарищи, в наступление разума. Тогда перевороты в науке, тогда великие цепные реакции в промышленности, в государствах будет вызывать не космонавтика, тем более не военная техника, а медицина. Все будет, по-моему, ради нее, ради главного, ради каждого человека. Только тогда не станет на земле стратегического хлеба.
«Создатель фантастических аппаратов, он говорит о медицине», — подумал я.
Слышно было, как чиркает ручка по блокноту, шуршит бумага.
— Держу пари, — не выдержал я, — в эту минуту вы пишете: «Создатель фантастических аппаратов, он говорил о медицине».
— Что? — журналист удивленно поднял голову. — Да, в самом деле…
Главный хмыкнул, серые глаза его лучились морщинками от смеха.
— Да, пожалуйста, напишите, я больше всего люблю Толстого, — сказал он. — Читаю много, слежу за последними новинками, но больше Толстого…
— Классику? — согласно кивнул Симпатичный, так и не отрываясь от блокнота.
— Позвольте мне тоже взять у вас интервью, — Главный тронул его за рукав.
— Да, пожалуйста.
— Вы, я заметил, немного знакомы с формулами. Где вы учились?
— На факультете физической химии. Меня, так вышло, направили в школу.
— Учителем?
— Да.
— Много вы работали?
— Два года.
— Предметом своим занимаетесь?
— Нет. Я журналист.
Больше никто не чиркал. Стало совсем тихо.
— Да, — как бы никому сказал с придыханием Главный. — Быть учителем — значит быть подвижником… Такое славное дело.
Опять зашуршала бумага.
…Ночью в гостинице я долго сочинял письмо. На удивление, было в нем столько забытых мной, милых, смешных, таинственных, слов.
Я говорил ей, как весело, как светло и печально все вокруг меня перемешалось. Как похожи на материнские маленькие девичьи руки… Я просил не очень сердиться на далекого странника за то, что пропал, не успев позвонить, уехал неизвестно куда.