Извини меня, хороший ты человек, за мои бредовые мысли о сигналах из космоса. Получилась ерунда. Мы с тобой видели на экране две Луны. Ты помнишь? Поскольку над Землей всего-навсего Луна единственная, мне пришла в голову та нелепая, как я понимаю теперь, идейка. Зря тебя попутал!
Недавно узнал я такую «новость». Много лет назад были над нашей Землей две Луны. Говорят, одна из них упала чуть ли не в Мексике. Было трясение земли, был всемирный потоп и всякое прочее.
Мы с тобой видели образовательную передачу. Говорят, в Америке много таких сугубо познавательных телестанций. Может быть, и нет, но говорят. Посему не ругай меня, прости великодушно за путаницу и мешанину.
Твой Археолог
(А я без тебя скучаю)».
Шеф положил письмо на стол.
Я, кажется, не смотрел на него.
— Почему ты побледнел? — спросил он. — Можно, я прочту
письмо?.. Да что с тобой?!
— Мы, — сказал я, — мы копались в отклонениях… Мы школьники, Шеф! Мы не догадались, мы не могли догадаться проверить еще одно отклонение. Четвертая инстанта. Отклонение времени!
5
Девятнадцатое февраля, четырнадцать минут второго.
Самый обыкновенный белый день. Я не знаю, какие слова написать в моем дневнике. Я хочу бежать к моим товарищам, я хочу передать по радио: «Всем, всем, всем!..» Я никуда не бегу, не имею права. Как трудно сидеть и никому не рассказывать, никому не хвастаться! Мне так хорошо, дорогие мои, так хорошо!
Девятнадцатого февраля в четырнадцать минут второго на маленьком экране моей ловушки я увидел себя.
Не в зеркале для бритья, не на старой фотографии. На маленьком экране аппарата, который путешествовал со мной в чемодане всюду, где приходилось.
Я увидел себя таким, каким я был четыре года назад.
Я шел по набережной в кожаном пальто, сношенном четыре года назад. Я вошел в дом, в котором жил четыре года назад. Я не сразу понял, кого я вижу. Мы не знаем себя. Когда первый раз пишем свой голос на магнитофонную ленту, мы не узнаем его, мы говорим: неправда, это не мой голос. Я слышу его другим… Если мы начнем рисовать себя, мы рисуем другого человека, с другой осанкой, походкой, выражением лица. Мы создаем себе свой образ не таким, каким видят его другие.
Например, я всегда представлял себя интеллигентом в очках, элегантным, легким и подвижным, человеком, несомненно, внушающим доверие. Но стоило мне зайти в магазин и встать в очередь рядом с гражданками с авоськами, сумками, чемоданами, как ближние ко мне хозяйки начинали подозрительно поглядывать и проверять сумки, даже не таясь от меня, как будто все дело в том, чтобы успеть схватить меня за руку. Ничего не скажешь, интеллигентная внешность!
Вот почему, наверное, когда на экране появился незнакомый гражданин в очках, неторопливо шагающий вдоль реки, я подумал: пижон и бездельник. Не торопится…
Но картинка не мелькала, не погасла, как виденные мною раньше.
Я не верил своим глазам. Я смотрел па часы. Минута, полторы, две, три! Не может быть! Картинка живет, братцы! А гражданин в очках идет себе, шагает. Я потянул ручку на себя. План медленно стал меняться. Голова приблизилась, выросла на весь экран. Пижон сказал кому-то: «Привет». И тогда я узнал себя.
На меня смотрел я сам.
Прошло пять минут. Самое главное, самое жуткое то, что картинка шла за моим искателем. Я вел гражданина, вел себя самого, как ведут киносъемщики, поворачивая камеру вслед идущему. Я вел даже не в след.
Я шел рядом с собой.
Ни одну картинку я не мог раньше проследить по-настоящему. Они гасли так же быстро, как появлялись. Теперь…
Я переключил диапазон, и я, то есть гражданин, вдруг оказался метров за двести позади своего движения.
Картинка повторилась!
Я шел по набережной, повторяя все мои только что виденные жесты.
Я (не тот, на экране, я — здешний) переключал опять и опять. Я повторял изображение, «прокручивал» снова, как самую завлекательную киноленту. Я мог бы это делать (я знаю теперь!) сутки, месяц, год. Я мог увеличить на весь экран мои глаза, руки, ботинки, пуговицу на пальто. Ведь мои картинки управляемы, это я помню!
У них была паника. Я просил найти Шефа немедленно. Кто-то бегал в аппаратные, в буфет, во двор. Шефа нигде не было. Я торопил их, настаивал, грозил, они отыскали его, кажется, в городе.
Он приехал, кивнул мне от самой двери, подвинул кресло поближе к экрану и сел.
— Ты меня, пожалуйста, не перебивай, — попросил я.
Он засмеялся.
— Понимаешь, я даже не собирался тебя перебивать.
— Пойми, это серьезно.
— Выкладывай.
— Но будет похоже на бред.
— Я готов.
— Мы видим прошлое.
— Не понимаю.
— Самому трудно поверить. Наши картинки — это виды прошлого… Того, что было… ушло. Мы это можем видеть… Я видел себя таким, каким я был раньше…
Глаза у него были веселые, как у человека, понимающего шутку.
— Тогда, значит, мы увидим и тетради великого деда? Может быть, и самого деда, и он сам расскажет о своих формулах?
— Не смейся, я говорю серьезно. Можно будет. Можно, поверь. Только не сразу…
Я, наверное, кричал. Он сказал:
— Ты не волнуйся. Говори.
— Кажется, я понимаю тайну фразы «от самого себя». Пока хорошо принимаются только те картинки, что связаны с персоной сидящего у аппарата. На других колебаниях они, как прежде, непослушны и почти неуправляемы. Тебе ясно?
— Говори.
— Я не знаю, как дальше. Но если мои предположения верны, то уцелевшая формула деда в самом деле связана со второй точкой склонения наших лучей.
— С точкой в Лахоме?
— Да, с ней. Мне кажется, если там поставить один аппарат, можно будет найти остальные формулы.
— Формулы управляемости?
— Да, формулы абсолютной управляемости всеми картинками прошлого, не только от самого себя.
— Ты предполагаешь, в бумагах деда потерялись формулы управляемости?.. Это похоже на правду.
— А все остальное разве не правда?
— Вылетай обратно, поговорим дома. Я пришлю смену. Там теперь и без тебя управятся.
— Когда же ты мне поверишь?
— А вот разгадаешь формулы деда — увидим.
— Я покажу тебе тетради самого деда! Я покажу тебе, как он их пишет. Сам пишет.
— Но только не сразу.
— Да, я пока не могу.
— А мне трудно поверить, понимаешь меня. Каждый нормальный человек усомнился бы.
— Ты никогда не был нормальным человеком.
— Спасибо.
— Ну до свидания.
— До скорой встречи… Постой, передай Археологу мое спасибо! Ты постарайся как-нибудь ему доказать мое великое восхищение, мою благодарность. А еще попроси, пускай пришлет мне все, какие он хочет, исторические загадки. Может быть, я увижу их и разгадаю.
— Не увлекайся. Рано…
— Будь здоров.
Кто не слышал такие слова: «прогулка в прошлое». Но в мире никто еще пока не гулял по-настоящему в прошлое, кроме, конечно, меня. Я, по-моему, самый первый путешественник в прошлое. Мистика, не правда ли? Но я начинаю привыкать к таким понятиям: вижу год назад, вижу пятнадцать лет назад.
Меня словно перестала удивлять фантастическая мысль: можно видеть бумаги давно утраченные, можно видеть людей, писавших эти бумаги, людей давно умерших. Можно, все можно! Я нашел необычную цепную реакцию в моих наблюдениях.
Как только диапазон менялся, картинки начинали прыгать с хаотической быстротой. Но стоило мне поймать изображение моей особы в любом возрасте, потом переводить плакатор на человека, появившегося рядом со мной (на картинке), вести за ним, переходить на людей, встреченных этим человеком, а потом на людей знакомых тем людям… Словом, я могу по такой цепочке уходить в бесконечность места и времени. Картинки слушаются меня, пока не нарушается та загадочная цепь. Как ни верти, выходит «отъ самого сЪбя»…