— Пока мы с вами едем в главную полицию штата, хочу показать вам один интересный магазин. Давайте взглянем, он рядом. Все так близко: дом преступника, место гибели патрульного, дом, где жил этот патрульный, магазин. Вас не удивляет близость пунктов, связанных с участниками трагедии? Они как бы случайно сведены в одну игру… Но сначала магазин…
Витрина была как витрина. Стеклянная, большая, светлая,
всем глазам открытая. Там очень элегантно были расположены, подвешены, поставлены, пришпилены, воткнуты мерцающие вороненые пистолеты, автоматические винтовки с блестящими детальками. На полу витрины как ни в чем не бывало спокойно расположился пулемет. И цена — 750 долларов. И на каждом пистолете вежливые бирки с ценой, как на манекенах в соседнем универмаге, как на шляпах и зонтиках.
Это удивительное зрелище. Нормальная городская улица, нормальные люди, прохожие, веселые, деловые, торопливые, неторопливые. Рядом продавец мороженого, магазин колбас, аптека — и пулеметы по сходным ценам.
Симпатичная молодая женщина в магазине встретила нас радушно и спокойно, любезно пригласила сесть в мягкие кресла рядом с блестящей нормальной гастрономической, галантерейной, бакалейной кассой. Мы любезно отклонили предложение. Симпатичная женщина, оказывается, владелица магазина. Торгует не шляпками. Разрывными, бронебойными, обычными пулями. Если мистеры пожелают, им все принесут и покажут, объяснят, упакуют и доставят на квартиру…
В машине Американец сказал:
— Говорят, здесь Предполагаемый покупал оптический прицел для винтовки. Он пришел покупать его с женой и двумя детьми… Странное поведение: конспирации никакой…
— Двадцать четвертого ноября в одиннадцать часов двадцать одну минуту его застрелили в главном полицейском управлении штата. Он все время сидел на четвертом этаже… Вон там его окно с решетками… Начальник полиции сам ходил к нему для допроса. В коридорах, у лифтов и лестниц были часовые. Каждый, кто входил, подвергался тщательной проверке, обыску. В комнате на первом этаже нам, репортерам, выдавали пропуска на четвертый этаж…
Американец показал мне дверь с надписью: «Для прессы».
— И вот, — сказал он торжественным голосом, — пришел день двадцать четвертого ноября, воскресенье. В десять часов утра преступника должны были перевести в тюрьму. В девять полиция освободила весь первый этаж от посторонних. У входных дверей, у всех пяти выездов для полицейских машин стояли стражи. Весь дом обыскали, все углы, все шкафы, даже люки вентиляции, все машины, багажники машин в гараже. Все двери были закрыты… Но вместо десяти часов перевод преступника начался в одиннадцать часов двадцать минут. Ровно через минуту он был убит. Это сделал человек, приехавший всего на три минуты раньше… Никто не мог объяснить, как он попал сюда. Но, получается, его ждали! Если бы перевод состоялся в десять, что тогда? Почему его ждали? Кто его послал? И зачем?
— Кем он был, этот проныра?
— Владелец лахомского ночного клуба «Карусель». Полуджентльмен, полугангстер, человек с очень темными связями… Шерифу он сказал: ему стало жаль бедного Президента и его сироток… Хотя стоило пожалеть скорее своего близкого друга, а не Президента. Знаете кого?.. Патрульного полицейского, застреленного там, на углу Норт-Бекли-авеню!.. Чувствуете, какая деталь? Дом хозяина «Карусели» тоже рядом с домами всех действующих лиц… Конечно, кроме Белого дома.
— А потом?
— Потом в уголовном суде был процесс. Полуджентльмена, полупатриота присяжные приговорили к смертной казни.
— Он казнен?
— Что вы, мистер Магнитолог. Он сидит в уголовной тюрьме, из окна которой, может быть, увидит нас, если мы подъедем к ней.
— Когда будет казнь?
— Ее пока не будет. Его не могут казнить. Скоро должен состояться новый суд над ним. Но доживет ли он до второго суда, не знаю.
— Ваши предположения?
— Да, мои предположения. Последний участник драмы долго не протянет.
— Почему так?
— Он главный свидетель! Понимаете, главный свидетель, хотя и одновременно подсудимый. Так сложились обстоятельства, так идет ход событий, что я не дам цента на миллион долларов за то, что через год он будет живым и здоровым. Он главный свидетель, а свидетели в этом деле гибнут как мухи. Он к тому же, говорят, серьезно болен. Я видел его на первом суде… Взгляд исподлобья, сам худой, облезлый, речь невнятная… Скверно выглядит. На семьдесят процентов покойник…
Американец вдруг заулыбался, повернулся ко мне.
— Хотите, я повезу вас обедать в «Карусель»? — он подмигнул. — «Карусель» вертится на всю катушку! Денег невпроворот. Много туристов, очень много… Кстати, впереди слева здание суда, где, наверное, будет через некоторое время продолжение казуса. Правда, если наш обвиняемый ноги не протянет…
Я видел буквы на черном фоне. Я видел американский флаг на металлической палке. Мы проехали мимо.
— Юстиции не приходилось разбирать более запутанное, более опасное дело, — рассказывал Американец. — Кажется, просто: убил — садись на электрический стул. Но Фемида не смеет казнить его, боясь втайне, потому что, казнив, она как бы исполняет волю темных сил, нетерпеливо ждущих смерти главного свидетеля.
— Но позвольте, вы говорите о неясности, о сложностях, а сами делаете выводы, как будто вам все понятно. Главный свидетель чего?
— Заговора. Даже не свидетель, а соучастник.
— Вы утверждаете, значит, заговор был?
— Да!
— Какая же роль у владельца «Карусели» в этом заговоре?
— Пока мы знаем одну: заставить замолчать самого главного свидетеля, того, кто будто бы стрелял в Президента. Роль сыграна великолепно. Зрителей было много. Сделав дело, мавр автоматически попадает в патриоты. Но мавр такой же свидетель, как и первый, ничуть не лучше. Он должен подохнуть. Как он умрет — неважно. Лучше будет, если Фемида сама пошлет его на смерть. А старушка не торопится. Не был опрошен ни один из пятнадцати свидетелей, которых назвал адвокат. Но зато, с тех пор как был убит Президент, уже девять из них погибли. В самых разных местах и при самых разных обстоятельствах. Их, наверное, будет пятнадцать, если не больше. И одним из них станет владелец ночного клуба.
Американец жестикулировал одной рукой.
— Парадокс! Финал суда смотрела вся Америка. Три компании сыграли в орла и решку. Жребий на установку аппаратов в зале суда выпал Си-Би-Эс. Кажется, никакой тайны, все на виду… Виновен? Казнить!.. И ничего не ясно, и перевернута нелепая страница в истории правосудия. Кто-то хотел как можно меньше логики… Не названы причины. Если их нет, значит, тот псих, но тогда невозможен такой приговор…
В темноватом зале пахло почему-то лаком и сухой травой. Мы сели в углу, наискосок от сверкающей стеклом и никелем стойки бармена. Девушка в бирюзовой, почти невидимой блузке подошла к нам, улыбаясь, как старым добрым знакомым, и ждала.
— Хотите по-нашему, наскоро, пиво и гамбургер? Или посолидней? — спросил Американец.
— И то и другое, — сказал я.
— Дайте, как просит он, — мигнул Американец девушке, а та, больше ничего не спросив, ушла к стойке, по-прежнему улыбаясь, прозрачная, гибкая, сильная, в нежной помаде на губах.
Кроме нас, там было несколько молоденьких моряков, белых от головы до пят… Они сложили на стульях белые вещевые мешки, протянули ноги далеко от столиков и дымили сигаретами, разглядывая девушку. Морячки улыбались девушке. Все кругом улыбались. И румяный человек за хромированной стойкой, и девушка. Потом один из моряков встал, бросил монету в автомат, и началась музыка.
Нам принесли жареное мясо в чугунных тарелках, стаканы, салат, пиво «Шлитц» и две булки, разрезанные надвое бугристой котлетой.
— Так у нас едят на скорую руку: гамбургер, — Американец показал на котлету, — и пиво.
Гамбургер… До войны продавали у нас в Москве на улицах булки с котлетами. Я выпрашивал у мамы семьдесят копеек и бежал к мальчишкам, ожидавшим на улице, таким же любителям этих булок. Еда на улице была почему-то желаннее всех домашних обедов… А потом они, те самые булки, снились мне всю голодную войну.