Совсем иначе пьяный переполох солдат описан Екатериной II. По ее словам, он случился вовсе не в Петергофе, а уже по возвращении в столицу: «В полночь в мою комнату вошел капитан Пассек, разбудил меня и сказал:
— Наши люди страшно перепились… гвардейцы, взяв оружие, явились сюда, чтобы выяснить, здоровы ли Вы. Они заявляют, что уже три часа Вас не видели… Они не слушают ни своих командиров, ни даже Орловых…
Я села с двумя офицерами в карету и поехала к войскам. Я чувствую себя хорошо, сказала я им, и прошу их идти спать и дать мне тоже отдохнуть… Они отвечали, что… все они готовы умереть за мня… После этого они пожелали мне доброй ночи… и удалились кроткие, как ягнята… оборачиваясь на ходу, чтоб еще разок взглянуть на мою карету».[57]
В обоих рассказах есть нечто общее. Героиня — в одном случае Дашкова, в другом Екатерина — простыми словами уговаривают пьяных солдат разойтись. Гвардейцы же, минуту назад отказывавшиеся слушать своих командиров, становятся «кроткими, как ягнята», и повинуются храбрым женщинам из одной «привязанности и доверия». Возможно, в мемуарах княгини и императрицы описаны две разные сцены. Возможно — одна и та же. Просто память сыграла с Дашковой злую шутку, ведь Екатерина-то писала Понятовскому по горячим следам. Но главное, мы видим, как обеим подругам становится тесно в рамках одних и тех же сюжетных ходов, поскольку они претендуют на одну и туже роль. Поэтому Екатерина II в письмах и автобиографических записках намеренно убирает всякую информацию о действиях Дашковой в Петергофе. А княгиня рисует государыню крайне пассивной: в тот самый момент, когда юная амазонка выходит к толпе хмельных гвардейцев, императрица спокойно собирается пообедать в обществе Орлова.
Так, наши дамы попытались вытеснить друг друга из повествования о перевороте. Стремясь прежде к полному слиянию душ, они стали очевидными жертвами слияния действий. Отделить себя было в первую очередь необходимо для монархини. И мы видим, как в ее письмах, возникших через несколько дней после переворота, Дашкова буквально выдавливается за рамки всех развивающихся событий. Иллюзия, созданная Екатериной, оказалась настолько убедительной, что Фридрих II даже назвал Дашкову «мухой», примостившейся на повозке и воображающей, будто она погоняет лошадь.
Соперник
В Петергофе Дашкову ждало самое горькое разочарование в дружбе с Екатериной II. Именно тогда, согласно запискам княгини, между двумя амазонками впервые пролегла разделяющая их тень. Тень мужчины. Соперника. Орлова.
«Я возвращалась к государыне, — рассказывает Дашкова. — Каково было мое удивление, когда в одной из комнат я увидела Григория Орлова, лежавшего на канапе (он ушиб себе ногу) и вскрывавшего толстые пакеты, присланные, очевидно, из совета; я их узнала, так как видела много подобных пакетов у моего дяди в царствование императрицы Елизаветы. Я спросила его, что он делает.
— Императрица повелела мне открыть их, — ответил он.
— Сомневаюсь, — заметила я, — эти пакеты могли бы оставаться нераспечатанными еще несколько дней, пока императрица не назначила бы соответствующих чиновников; ни вы ни я не годимся для этого».[58] Дашкова лукавила. Себя-то она как раз предназначала для роли политического советника, иначе Орлов не получил бы от нее столь грубый выговор. В доме М. И. Воронцова маленькая племянница вице-канцлера проявила интерес к государственным делам очень рано: дядя даже давал ей читать старые дипломатические бумаги времен Екатерины I и Анны Иоанновны.[59] Теперь она совершила переворот и была вполне готова знакомиться с текущей документацией, но ее опередили. И кто? Человек, которого Екатерина Романовна подчеркнуто не замечала.