Первоклассников усадили за парты в первом ряду у окна, рядом с Настей оказалась девочка с быстрыми глазами, она оглядела Настю, поджала тонкие губки.
Началась новая жизнь. Учиться в школе ей не понравилось с первого же дня. Палочки, черточки, кружочки — все получалось неровно, плохо. Учительница сердилась, и Настя до дрожи боялась ее голубых, таких строгих, глаз. Ребята постарше учились весело, Настя часто слушала, шевелила губами, повторяя ответы третьеклашек, но учительница замечала это, опять сердилась. Настя вновь склонялась над тетрадкой, выводя ненавистные палочки, которые мстили ей за нелюбовь, выбегая за клеточки тетрадного листа.
Быстроглазая соседка быстро поняла, что Настя легко подчиняется. А Настя с радостью приняла подружкину тиранию, сулившую покровительство и защиту. Настя была благодарна за любое внимание, избавлявшее от одиночества и страха перед всем, что составляло ее жизнь.
Время шло, и однажды вдруг обнаружилось, что палочки и кружочки писать совсем не трудно, а глаза у молодой учительницы — веселые и голубые, совсем как вода на сказочном озере, по которому плыли белые-белые лебеди. Иногда на уроке учительница касалась рукой Настиного плеча, и девочка с нетерпением ждала этого прикосновения. От него сладко щемило сердце.
Появился смысл жизни: она спешила в школу. Там обретала она радость общения. Дома же Настя оставалась лишней.
Осень принесла с собой окончание полевых работ. Отец постоянно жил дома, то и дело раздавалась его пьяная песня. После смерти Кольки мать часто плакала, не пряталась от отца, а присаживалась за стол, где стояли бутылки. Драки стали чаще. Из-за старой ситцевой занавески Настя слышала пьяные материны стоны: «Сыночек мой, прости меня, сыночек…».
«Мертвый же он, не слышит», — думала девочка со страхом. И прибегала к старому испытанному средству, своей единственной защите. Крепко зажмуривала глаза, представляя теперь уже не речку Кудинку и не братишку, образ которого потускнел в памяти. Вставала перед ней быстроглазая подружка, а теплые кирпичи печки грели ласково, как учительницина рука на плече.
Частым гостем в доме вдруг стал участковый дядя Серело. Приходил — большой, красивый, говорил о чем-то с мамой, вздыхал и уходил смущенный, а мать после него долго сидела, непривычно бросив руки вдоль тела, глядела перед собой пустыми, невидящими глазами. Потом руки оживали, хватались за работу, а глаза долго еще оставались пугающе неподвижными.
Настю дядя Сережа ни о чем не спрашивал, молча гладил по голове, потом с треском открывал кнопки планшета и дарил ей несколько листов блестящей белой бумаги. Настя ждала участкового и радовалась, когда он приходил.
Лег на землю пушистый снег. В ясное высокое небо днем поднимались над избами прямые белые дымы. Школьный день пробегал быстро. Еще немного можно было постоять во дворе или, загребая валенками снег, незаметно проводить голубоглазую учительницу, которая жила близко, слишком близко от школы.
Кончилось все неожиданно и страшно. Последний урок подходил к концу, когда дверь приоткрылась, кто-то позвал учительницу. В коридоре раздался приглушенный вскрик, учительница даже не вошла — вбежала в класс и по взгляду, брошенному на нее, Настя поняла: что-то случилось.
— Пойдем со мной, Настя, — учительницин голос необычно дрожал, — а вы, дети, быстренько по домам.
По дороге к Настиному дому они почти бежали. Еще издали Настя увидела возле своего дома зеленый «газик» председателя. Увидела и удивилась — зачем это приехал к ним председатель колхоза?
Калитка была распахнута настежь, во дворе у крыльца стояли соседи — в дом не входили, хотя дверь в избу была тоже открыта. «Выстудят избу», — машинально отметила Настя. Соседи молча расступились, пропуская учительницу и Настю.
Из-за стола им навстречу поднялся знакомый Насте участковый в полной милицейской форме. Кожаный планшет с белой бумагой лежал на столе, но дядя Сережа не взял его, направился было к Насте, потом как-то незнакомо махнул рукой и вернулся за стол. «Не сумел», — разобрала Настя слова участкового, ни к кому не обращенные. Неизвестный мужчина, который писал что-то за столом, поднял голову и ответил:
— Вот и казнись теперь.
На табуретке возле маминой кровати стоял раскрытый саквояж фельдшера дяди Саши, который всегда был приветлив с Настей, а сейчас только глянул. Внезапно взгляд Насти скользнул на стенку над кроватью и — вот оно, страшное, — она увидела, что лебедь-то один убит! Белое крыло и склоненная к нему маленькая лебединая головка прострелены дробью, окровавлены и кровью залита голубая вода, по которой так долго, всегда они плыли — лебеди.