— Тогда его отец не находился между жизнью и смертью.
— Думаешь, кого-то всерьёз беспокоят наши личные проблемы? Гендиректора лейбла, организаторов, людей, купивших билеты. Я итак наизнанку с АВГУСТА выворачиваюсь, то и дело прикрывая Марселя со всех сторон.
— Месяц целенаправленно подчеркнула? — выгибаю бровь, глядя ей в глаза.
— Всем прекрасно известно: Марселя понесло после твоего появления, — отзывается, воинственно выдержав взгляд.
— Он действительно хочет уйти из группы?
— Большей глупости и представить нельзя.
В этом я с ней согласна.
— Это будет конец для «Города». Нового солиста не примет ни коллектив, ни поклонники.
— Ребята говорили с ним на эту тему?
— Марсель в пух и прах разругался с каждым из них.
Оно и заметно. Парни даже не поздоровались друг с другом. Просто начали играть песню сначала.
— Паше и тому досталось. На прошлом концерте они чуть не подрались.
— Из-за чего?
— Из-за бутылки. Которая стала для Кучерявого дороже друзей, — констатирует, глядя на сцену.
— Не надо так. Это неправда.
— Послушай, — поворачивается ко мне. — Отрадно, конечно, что ты снова появилась в его жизни, в контексте того, что он этого очень ждал, но давай скажу, как есть…
— Говори, — прищуриваюсь.
— Ты опять всё пропустила. Уже по традиции.
Намекает на аварию, разумеется.
— А если без яда?
— Я про очередной тяжёлый период. Ты и представить не можешь, в каком состоянии мы его видели. Под чем и как часто, — делает многозначительную паузу. — Сколько раз он пропадал. Сколько раз мы его искали, забирали чёрт знает откуда. Сколько разговаривали, уговаривали обратиться к врачу. А как к этому самому врачу возили кодироваться? Дважды! Второй раз чуть ли не насильно скрутив.
— И чем это кончилось? Человек должен сам осознать, что ему нужна помощь.
Илона опять натянуто улыбается.
— Хорошо умничать со стороны, верно? Тебя ведь всё это не коснулось. Меня, как друга и концертного директора, да. Ребят, как друзей и участников группы, естественно, тоже.
— Пусть меня не было рядом тогда, но сейчас я с ним и постараюсь сделать всё, что от меня зависит.
— На сколько ты приехала? — осведомляется вдруг. — Пробудешь в Москве до Нового Года? Или, может, задержишься на месяц, а потом исчезнешь? Когда назад в Испанию, Тата?
Звучит как издёвка, но я понимаю, почему она язвит. Имеет, в общем-то, право.
— Я в Испанию не вернусь.
Илоне не удаётся скрыть удивление. Судя по выражению лица, на такой ответ она вряд ли рассчитывала.
— А твои отношения с тренером?
Не берусь предполагать, откуда ей о них известно.
— Нет никаких отношений. Я поставила точку. Ещё в конце лета, после встречи с Марселем.
Осознанно даю это пояснение. Хочу, чтобы она знала: моему сердцу тоже дорог этот парень.
— Значит насовсем перебралась в Москву?
То ли я жутко мнительная, то ли в её глазах наблюдаю нечто, похожее на окончательное крушение надежд.
— Не хочу загадывать, но вполне возможно.
Она кивает и какое-то время молчит.
Явно расстроена. Ошарашена. Шокирована.
Но Вебер — это Вебер. В какую-то секунду она собирается и, вскинув подбородок, произносит:
— Что ж. Тогда терпения тебе и любви вашему союзу. Главное — взаимной, — добавляет едва слышно, а затем уходит, оставляя меня одну.
Минуты идут, а я так и сижу в растрёпанных чувствах.
Особенно не по себе становится, когда слышу песню, написанную Абрамовым после нашей встречи на теплоходе.
А всё потому, что в этой песне нас, очевидно, трое…
Глава 29
В какой-то момент репетиция то ли заканчивается, то ли прерывается. Гитары не играют, барабанная установка молчит, но слышатся голоса.
Что-то не так.
Вижу, что парни скучковались и разговаривают на повышенных тонах, выясняя отношения.
Что конкретно там происходит, понять отсюда невозможно. Однако догадаться, чем всё может закончиться, нетрудно. Поэтому я, вскочив с места, тороплюсь спуститься вниз, по памяти придерживаясь того маршрута, который показала Вебер.
Кстати, про неё.
Резко останавливаюсь, случайно заметив девчонку на лестничном пролёте, мимо которого неслась.
Илона, одетая в свой дорогой небесно голубой костюм, сидит прямо на ступеньках и курит сигарету.
Услышав шаги или заметив какое-то движение, поворачивается, и мы смотрим друг на друга.
Неловко вышло.
Не знаю, как объяснить, что чувствую, когда вижу её мокрое от слёз лицо и ту боль, которой горят её глаза.
Мне почему-то тоже больно…
Как бы странно не звучало, но в эту самую секунду я искренне ей сочувствую, в полной мере осознавая, что сама никогда не находилась в подобной ситуации и в отличие от неё, была тем счастливым человеком, которого самоотверженно любили.
— Почему не играют? — шмыгает носом и опускает взгляд, явно смутившись того, что я увидела её в таком состоянии.
— Ругаются.
— Прекрасно, — выдыхает устало.
Наблюдаю за тем, как тушит сигарету, достаёт из кармана салфетку и поднимается со ступенек.
Дабы не создавать ещё большую неловкость, спешу продолжить свой путь дальше.
Вибрирует телефон.
Смотрю, кто звонит.
Хавьер.
По ходу движения сбрасываю вызов. Дважды подряд.
Что ему понадобилось от меня, не берусь даже представить. И гадать не хочу. Не до него сейчас от слова совсем.
— Давайте просто продолжим репетировать.
Это Горький говорит вроде.
— На хер.
— Ты чем-то недоволен?
Слышу голос Марселя.
— Представь себе, — отзывается Ромасенко.
Илона догоняет меня и на сцене мы оказываемся как раз вовремя, так как разборки в самом разгаре.
— В чём твоя проблема?
— Будто ты не понимаешь!
— Не понимаю.
— Проблема в ней! Ты притащил Её сюда. После всего, что было, — выплёвывает Максим с ненавистью.
— Тебе платят за то, что ты стучишь палками по барабану? Стучи молча.
— Пошёл ты! Я не собираюсь устраивать персональный концерт для этой твоей грузинской шку…
— Марсель!
Ну конечно не успеваем до него добежать.
Ни я. Ни Илона на эти своих высоченных каблуках. Ни Паша, который держит гитару. Ни подскочивший со стула от неожиданности Чиж.
Абрамов бьёт своего барабанщика по лицу. Тот, отлетев к своей установке, разозлившись, бросается на него в ответ.
— Не надо!
Дерутся. Боже, как они дерутся!
Агрессивно, остервенело лупят друг друга.
Падают на пол. Катаются по нему, матерясь.