Так и не покурив, забираюсь в постель.
Ошарашенный прозвучавшими признаниями, не соображающий от слова совсем, заключаю девчонку в тесные объятия. Втягиваю носом запах её волос. Закрываю глаза.
Непроизвольно прокручиваю на повторе визуальную картинку.
Как швыряет мне в морду футболку, оставаясь в одном белье.
Позволяет детально разглядеть в свете фонарей изгибы идеального тела.
Как срывает покрывало. Ложится в мою постель. Смотрит на меня и продолжает раздеваться под одеялом, воплощая в реальность самую желанную фантазию моей юности.
Как произносит решительно: «Иди сюда. Утешать буду».
Я охренел от происходящего. Словил лютый ступор и чуть было не пришёл к выводу, что поймал жёсткую галлюцинацию, употребив что-то. Хотя ничего ведь не употреблял.
Чуть не сделал это, если честно. Даже достал на Некрасова у знакомого «волшебную пыль», но занюхать её в итоге не смог.
Спасибо отцу. Вспомнил его слова и так мерзко в ту секунду от самого себя стало…
Разозлившись, вышвырнул в воду вожделенную хуету и попилил оттуда прочь. Просто тупо бродил по улице до тех пор, пока конкретно не замёрз, а затем вернулся в отель. Вообще не ожидая, что Тата будет здесь. Зная её характер, на сто процентов был уверен, что уехала после всего того звездеца, что я устроил.
Приоткрываю отяжелевшие веки, поскольку моя заноза, закопошившись, поворачивается ко мне.
В её глазах стоят слёзы. И мне не нравится их видеть. Не хочу, чтобы она плакала.
— Прости меня, Марсель.
Стираю пальцем влагу с её скулы.
— Если бы я могла остаться с тобой после аварии, я бы…
— Останься сейчас.
Мысли в голове шальным потоком бьются друг о друга. Неважно, что было в прошлом. Есть настоящее. Есть будущее.
«С Бланко мы расстались в начале осени. После встречи с тобой».
Знай я об этом раньше, забрал бы её из Испании ещё в сентябре. А то напридумывал себе, что она строит с этим Хуаном любовь-семью. Не считал возможным вмешиваться в её жизнь столько лет спустя. Бред же?
Отпустил. Страдал как проклятый, но отпустил.
Сколько мучился, представляя их вместе, один Бог знает. На стенку лез. С ума сходил.
Всегда адски ревновал её, по сути никогда не принадлежавшую мне. К Горозии. К этому испанцу, который не должен был появиться на горизонте в принципе.
Проклинал судьбу. За то, что поломала меня тем летом морально и физически, не позволив защитить. Не позволив отобрать своё из чужих рук.
«Что твоё, то к тебе непременно вернётся».
Так батя говорил. Напророчил.
Она моя. Моя! Пусть что хотят в противовес этому заявляют. Больше не отпущу.
«Разочарую тебя. Я ничего не умею».
«Ни с кем не вступала в подобные отношения»
Шах и мат, Абрамов! Живи теперь как-то с этой информацией. И да не поедет у тебя окончательно крыша!
Касаюсь своим лбом её.
Если бы она только знала, как я счастлив был услышать о том, что передо мной по-прежнему всё та же Джугели: чистая, непорочная, нетронутая, неприступная.
Башню рвёт, когда думаю об этом. Пока слушал её откровения, помер и воскрес, клянусь.
Не в силах больше терпеть, целую. Горячо и несдержанно. Потому что грудную клетку просто разрывает от того переизбытка чувств, что в ней вихрем-ураганом закручиваются.
Прижимаю её стройное тело к себе. Мучаю и отчаянно терзаю желанные губы. Мягкие. Сочные. Солёные на вкус.
Когда отзывается с той же страстью, вообще грань с реальностью на доли секунд теряю, отъезжая в небеса. Отлетая куда-то в стратосферу под воздействием эйфории.
Жадно и безостановочно пьём друг друга.
Одеяло летит в сторону. Мой свитер тоже.
Расстояние между нами сокращается почти в ноль. Объятия становятся теснее. Поцелуи всё жарче.
Её сердце часто-часто стучит мне в рёбра, но моё… Оно, подобно движку грёбаного спорткара, на износ лупцует. Вот-вот навернётся от чрезмерно высоких оборотов.
В какой-то момент подминаю девчонку под себя и она, охнув, вздрагивает, почувствовав через чёртову одежду, как сильно я её хочу.
Шарахает обоюдно на двести двадцать от этой опасной близости.
Перехватывает дыхание.
Сглатываю, ощутив внезапно возникшую сухость в глотке.
И она не дышит. Не моргает. Замерла.
Глаза в глаза топим.
Открыто транслирую свою глубокую потребность в ней.
Она в ответ прожигает взглядом, который до недавнего времени я мог бы расценить как готовность зайти дальше.
Дьявол, как же сложно сдерживаться, когда любовь всей твоей жизни по собственной воле лежит с тобой в одной кровати! Когда знаешь, что там, под тонкой тканью футболки, ничего нет.
Вот она, разгорячённая, смущённая, почти обнажённая и в твоих руках.
От осознания этого голову кружит так, что не соображаю совсем.
Я точно сплю. Это не может быть правдой. Либо я действительно отошёл в мир иной.
Нехотя оторвавшись от неё, припадаю ртом к тонкой шее. Ласкаю нежную кожу языком. Не удержавшись, прикусываю и зализываю выпуклую пульсирующую венку, одуревая всё больше, ведь Тата не отталкивает, не протестует. Покрывается мурашками. Часто дышит. Притягивает к себе. Стискивает мои плечи. Зарывается ногтями в волосы на затылке. Шепчет, дрожа, моё имя.
Когда-то я готов был продать душу за это. Лишь бы только однажды ответила мне взаимностью. Лишь бы только не холодное безразличие, убивающее клетку за клеткой.
Горю изнутри и снаружи. По венам неконтролируемая похоть разливается. Тело рьяно требует продолжения, но умом, каким-то чудом, не отказавшим ещё до критичного уровня, понимаю: нельзя сейчас вот так с разгона бросаться в омут. Надо притормозить.
Смешно, но у меня даже защиты с собой нет. Когда спонтанно, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, позвал её с собой в Питер, и представлять не смел, что она позволит всё это, подарив надежду на нечто гораздо большее.
«Зачем ставишь вровень с другими?»
Как же ты не права.
— Марсель, я…
— Не бойся.
— Не боюсь, — храбрится, отражая упрямо.
— Я никогда не буду делать того, чего ты не хочешь, ясно?
— С тобой… Я всё хочу, — произносит так обезоруживающе серьёзно, что сердце, пытающееся перекачать кипящую кровь, ею же и захлёбывается.
Ох Всевышний, дай мне сил! Кое-кто сегодня точно вознамерился испытать мою выдержку.
— Не смейся надо мной.
— И не думал.
Глупая. Расценила мою идиотскую улыбку как насмешку.
Возвращаюсь к её лицу. Чтобы немного остыть, покрываю хаотичными поцелуями подбородок, щёки, нос.
Снова целую зовущие, тёплые губы. На этот раз не грубо, медленно и нежно пробуя их на вкус. Наслаждаясь до одури каждым движением языка. Каждым её вдохом-выдохом. Каждым будоражащим нервы прикосновением.
Бороться с собой — тот ещё особый вид садомазохизма, но что-то в этом есть, ведь чем дольше ты не получаешь желаемое, тем сильнее твоя жажда обладать.
Всё у нас будет, но не сразу.
В конце-концов столько лет ждал. Подожду ещё. Оно того стоит.
— Иди-ка сюда.
Усилием воли прекращаю поцелуи. Укладываюсь на спину, откидываю правую руку в сторону и она, подняв одеяло с края постели, устраивается на моём плече.
— Покурить бы, — запоздало вспоминаю про сиги.
— Не надо, не уходи, — укрывает нас обоих и прижимается сбоку.
Так и лежим какое-то время в тишине. Лишь бы не спугнуть этот странный, трогательный момент, раздирающий в клочья грудь.
— Останешься со мной? — спрашиваю, перебирая пальцами пряди её волос.
— Останусь.
— Я не про Питер, Тата. Я про «вообще», — обозначаю сразу.
— И я про «вообще». Что бы это для тебя ни значило…
Тихо прикрываю дверь за спиной. Разуваюсь, снимаю куртку и прохожу в комнату.
Тата ещё спит. Обняв мою подушку обеими руками, размеренно дышит и забавно морщит нос.