Иногда, в своих «спектаклях» он менял «либретто» и представлял, будто висящие в ряд на вешалках шубы — это элитные проститутки, специально выстроенные перед ним для того, чтобы он мог «всех посмотреть» и выбрать себе женщину на вечер. После чего, он «снимал» выбранную «даму» с вешалки и относил в подсобку, а когда «приводил» её обратно, удовлетворённо и с важным видом всовывал в карман шубы расправленную купюру.
С каким удовольствием он наблюдал за реакцией хозяйки шубы, когда она, одеваясь после спектакля, неожиданно обнаруживала в своём кармане деньги, вопросительно взирая по сторонам.
— Это тебе, грязная шлюшка, за доставленное удовольствие! Буду рад, если ты навестишь меня и на следующей неделе! — шёпотом, еле слышно, бубнил себе под нос Василий Фёдорович вслед уходящей из гардероба на улицу песцовой «подружке».
Его самолюбие торжествовало! Ведь перед ним добровольно раздевались все женщины, независимо от их социального статуса и семейного положения! Причём, среди этого нескончаемого потока «случайных связей» у него были и постоянные «жрицы» искусства, не пропускающие ни одного балета в сезоне. Он называл их НЕНАСЫТНЫМИ ПРЕДАННЫМИ СУЧКАМИ и «вешал» их на отдельную, почётную вешалку.
Народная мудрость о том, что «служебные романы до добра не доводят», мирно спала в его памяти, а вот бодрствующее в паху ЛИБИДО превратило его в ненасытного козла, забравшегося в чужой огород, нагло и без оглядки «пользующегося» своим служебным положением и вверенными ему меховыми изделиями.
Но сколько верёвочке не виться, всегда найдётся тот, кто ухватит за конец. Так произошло и с Василием Фёдоровичем.
Однажды, во время второго отделения «Лебединого озера» он был застукан старшим администратором театра в объятиях крашеной норки, за что, тут же, с позором, был уволен по-тихому и по собственному желанию, а также нежеланию администрации раздувать из всего этого скандал и выносить «сор из избы».
Неожиданно опустившийся перед Василием Фёдоровичем грозный «занавес» увольнения возвестил об окончании его гардеробных «спектаклей», а вместе с тем, и ВСЕЙ его личной жизни, с грохотом покатившейся с гардеробной «сцены» вниз, к уже лежащей там карьере балеруна. Ведь после изысканных, сексуально накрашенных и нарядно причёсанных дам, ездить в трамвае в час-пик, и тереться о шубы заспанных, лохматых и ненакрашенных тружениц, ему было не так приятно, да и сам процесс ему больше напоминал изнасилование, чем светское соитие с бомондом. А познакомиться с настоящей живой девушкой, ему мешали два его комплекса: один был приобретён во время недавних бабкиных кастингов, убедивший его в том, что ВСЕ БАБЫ — ЖАБЫ; а другой — детский, в котором для девочек, он навсегда остался не ПРЕКРАСНЫМ ПРИНЦЕМ, а ТРЯПКОЙ, о которую можно вытирать свои розовые пуанты.
Эту детскую травму он получил в балетной школе.
В то далёкое, счастливое детство, юный Вася был до беспамятства влюблён в свою партнёршу по танцам. Эта хрупкая, большеглазая, порхающая по сцене в белоснежной «пачке», невероятно красивая куколка на длинных, тонких ножках была для него ангелом, сошедшим с небес. Чтобы как-то привлечь к себе её внимание, Вася, в чёрном, обтягивающем его хлипкое тело трико, словно заведённый её сказочной красотой волчок, без конца крутился вокруг своего идеала, пытаясь вскружить сначала её прекрасную головку, а в будущем, покорить своим талантом и её сердце. Но, юная балерина «в упор» не замечала Васины «па» и была холодна как эскимо, только на ДВУХ палочках-ножках. Тогда, Вася решил прямо признаться ей в своих чувствах и во время выпускного спектакля «Щелкунчик», при всех зрителях, упал прямо на сцене перед ней на колени и на весь зал прокричал о своей любви. Зрители сначала не поняли, почему молчаливый балет превратился в болтливую драму, а Щелкунчик превратился в Ромео, а когда смекнули в чём дело, затаив дыхание, в полнейшей тишине, сосредоточили всё своё внимание на «Джульетте», с нетерпением ожидая её ответа.