Закон об абортах явился одним из изощреннейших способов осуществления геноцида против народов России. Он действовал в течение 20 лет и унес немало жизней. Это было одно из самых страшных наступлений на права человека. Но моногамия по-пролетарски не оправдала надежд российских демократов не только с точки зрения деторождения. Точно так же, как и осуждаемая коммунистами буржуазная семья, она оказалась связана с институтом проституции. Уже в первое послереволюционное десятилетие был сильно поколеблен статус патриархального брака и престиж семейной жизни. Отношения супругов, декретивным образом освобожденные от влияния церкви, все более политизируются. В 30-е гг. в среду рабочих, в том числе и такого старого промышленного центров, как Ленинград, стали интенсивно вливаться крестьяне. Они еще не ощутили воздействия городской семейной морали и не могли противостоять натиску идеологических структур, доводящих до абсурда политизацию отношений мужа и жены, детей и родителей. Основой прочности новой пролетарской семьи являлась не экономическая зависимость, а страх перед общественным порицанием, партийная и комсомольская ответственность. Конечно, народные традиции оказались более жизнеспособными, чем надуманные схемы идеологизированной супружеской жизни. Однако статус семьи и таких общечеловеческих ценностей, как любовь к детям, родителям, мужу, жене, основательно пошатнулся.
Печально знаменитый закон об абортах в условиях низкой бытовой культуры населения, отсутствия контрацептивов не только губительно сказывался на генофонде населения, но в определенной мере способствовал росту спроса на услуги проституток. Кроме того, жители Ленинграда, как и все советское общество 20-30-х гг., были социально разобщены не меньше, чем до революции. Новые элитные слои, формировавшиеся под жестким контролем идеологических структур, по образу повседневной жизни резко отличались от основной массы горожан. Социальное неравенство, реально существовавшее в условиях сталинской модели социализма, порождало самые разнообразные отклонения: пьянство, преступность, самоубийства. Искривления же в половой и семейной морали лишь усиливали все виды девиантности в среде городского населения, и в особенности тайную проституцию.
Н. Б. Лебина. Город и проституция (вместо заключения)
Почти за сто лет, а именно столько времени прошло с момента появления Врачебно-полицейского комитета до начала Великой Отечественной войны, облик Петербурга резко изменился. Росли численность населения, количество промышленных предприятий, учебных заведений, зарождались новые течения в искусстве и культуре. Бывшая столица Российской империи постепенно превращалась в социалистический город с характерной для него политизацией всех сторон повседневной жизни. Что-то менялось в лучшую сторону, что-то в худшую. Одно несомненно: колоритнейшей фигурой на улицах и столицы Российской империи, и города Ленина по-прежнему оставалась продажная женщина. Можно смело утверждать, что проституция — это обязательный элемент городской культуры. Даже короткий экскурс в историю института продажной любви в Петербурге позволяет сделать вывод о том, что торговля телом будет развиваться до тех пор, пока сохраняются товарно-денежные отношения, моногамия и социальное неравенство, пока люди не поймут, что существуют иные способы как раздражения центров наслаждения, так и добычи денег. Но это произойдет не скоро.
Мировая история показывает, что со второй трети XX в. проституция стала изменяться благодаря демократизации половой морали и изменению в формах брачно-семейных отношений. Думается, что и в России в целом, и в ее северной столице могли бы развиваться аналогичные процессы. Однако революционные события 1917 г. прервали эволюцию сексуальной коммерции. Не менее отрицательное влияние оказывала и чисто российская манера одновременной политизации и сентиментализации всех явлений жизни. Сугубо национальный характер приобрел также аболиционизм, вылившийся в непримиримую позицию по отношению к любым регламентирующим проституцию структурам. По сути, российский аболиционизм был чреват мизантропией. Во-первых, он предполагал резкое ограничение сексуальной свободы, а во-вторых, выступал за уничтожение любых видов контроля за проституцией, что создавало непреодолимые препятствия на пути организации институтов социальной реабилитации падших женщин.