Идеи социалистического аскетизма в 30-е гг. стали чуть ли не нормой жизни. Проблемы половой любви не дискутировались теперь свободно на страницах молодежных журналов. На улицах Ленинграда невозможно было встретить не только девицу легкого поведения, но и фривольного духа рекламу или витрину. Внешне изменился даже стиль поведения молодежи. Побывавший в 1937 г. в Ленинграде знаменитый французский писатель Андре Жид с удивлением писал о выражении серьезного достоинства на лицах молодых людей без всякого намека на пошлость, вольную шутку, игривость и тем более флирт. Политическую систему устраивала деэротизация советского общества. Трагическими последствиями оборачивалась религиозная моралистика, стремящаяся к подавлению эротических потребностей у людей и переводу их энергии в фанатическую любовь к Богу. Подавление же естественных человеческих чувств пролетарской идеологией порождало фанатизм революционного характера, нашедший, в частности, выражение в безоговорочной преданности лидеру, в обожествлении личности Сталина.
Но лишь на первый взгляд могло показаться, что половая мораль в социалистическом городе, каким в 30-е гг., несомненно, стал Ленинград, обрела наконец вполне цивилизованные формы, а свободную любовь, в худшем смысле этого слова, искоренили. В действительности все оказалось намного сложнее. Новое поколение горожан, формировавшееся в основном за счет выходцев из деревни, проще и спокойнее воспринимало массированное давление идеологии социализма в области интимных отношений. Бывшие крестьяне обладали весьма стойкими общинными установками на возможное вмешательство в регулирование норм морали всем сходом, на открытость всех событий личной жизни. Однако материально-бытовые условия и уровень общей культуры новых горожан, и прежде всего новых рабочих, отнюдь не способствовали оздоровлению норм их сексуальной морали. Под натиском идеологии добрачные связи — довольно обычное проявление чувственности и эротических устремлений молодежи — стали считаться «нездоровым, капиталистическим образом жизни». Как правило, они носили в лучшем случае характер весьма низкопробного адюльтера, в условиях же общежитий — просто беспорядочных контактов, но отнюдь не длительных устойчивых интимных отношений, предшествовавших браку. При этом факты полового общения тщательно скрывались, в результате чего обычные человеческие формы выражения любви превращались в некий запретный, а следовательно, весьма желанный плод. Подобная ситуация — при малейшем смягчении общественных устоев — была чревата появлением контингента потребителей проституции.
Таким образом, процесс либерализации половой морали, на который как на средство ликвидации торговли любовью так уповали русские демократы, в условиях сталинского социализма проходил в явно искаженных формах. Не оправдались и надежды на пролетарскую молодежь, создававшую, по словам А. В. Луначарского, поэму новой любви. Социалистический аскетизм явился препятствием на пути формирования норм урбанистической сексуальной морали, в основе которой должно было лежать расширенное потребление духовной и материальной культуры города.
Моногамия по-пролетарски
Одной из иллюзий либеральной петербургской интеллигенции начала XX в. явилась идея о преодолении язвы продажной любви с помощью новых форм брака. Моногамию все дружно считали единоутробной сестрой проституции. Однако и самые смелые мечтатели не могли себе представить в начале XX в., — даже чисто теоретически — современные тенденции изменения брачных отношений: устойчивые нуклеаркые, материнские, в конце концов, «шведские» семьи, длительный конкубинат. Наиболее реальной казалась возможность замены собственнического брака по расчету на свободный внематериальный союз любящих друг друга людей. Существование такого союза опять-таки связывалось с пролетариатом. В. И. Ленин считал необходимым противопоставлять «мещански-интеллигентски-крестьянский пошлый грязный брак без любви — пролетарскому гражданскому браку с любовью»[348]. После Октябрьского переворота представилась возможность осуществить эти идеи на деле. И конечно, прежде всего в эксперимент была вовлечена молодежь.
Первые реформы Советского государства в области брачно-семейных отношений ускорили уже начавшийся до революции процесс распада старой семьи патриархального типа. Еще в начале XX в. в Петербурге в рабочей среде наметились снижение рождаемости детей, ослабление экономических связей между супругами, усиление самостоятельности женщины. Октябрьский переворот юридически не уничтожил института семьи, но в значительной степени политизировал его положениями декретов СНК от 19 и 20 декабря 1917 г., что, в частности, нашло отражение в признании действительным лишь гражданского оформления семейных отношений, запрещении многобрачия даже для лиц, исповедующих ислам, и т. д. Люди, венчанные в церкви, не признавались отныне супругами в юридическом смысле, а уничтожение церковного брака как альтернативы гражданскому являлось несомненным наступлением на права личности и не соответствовало провозглашенной свободе вероисповедания. По сути дела, Советская власть, утвердив своими первыми декретами гражданский брак, отстранив церковь от решения вопросов развода, уничтожила тем самым феодальные основы семейной жизни[349].