А вот теперь – ее вожделеют.
Да еще как вожделеют!
Хотят к себе за стол пригласить, шампанским угостить…
Вот она волшебная сила искусства, та самая, про которую Райкин еще говорил.
И про которую не один, а целых тысяча фильмов – как из простушки-провинциалки можно в один миг сделать соблазнительную невесту, но только если приложить к ней волшебную палочку вкладываемых в ее карьеру денег.
Мэлс размышлял недолго.
Секунды две.
Он отозвал Бальзамова в мужскую комнату, где среди белого великолепия роскошных писсуаров спросил:
– Тебе этот нефтяной еврей для твоих дел нужен?
– Нужен, – тряся гениталиями и застегивая ширинку дорогих джинсов от Кардена, ответил Бальзамов.
– Тогда так договоримся, – сказал Мэлс. – Я ему даю обеих моих "картонок" до самого утра, пусть делает с ними все, что хочет. И ты можешь своему сибиряку сказать, что это твой ему подарок. Но за это ты возьмешь Вальку, которая светленькая, к себе на свое новое шоу… Договорились?
Так Валя Макрушина оказалась в реалити-шоу у Бальзамова.
2. Донжуанский список Бальзамова
Бальзамов открыл в компьютере потайной файл со своим донжуанским списком.
Надо было внести туда парочку дополнений, пока не забыл.
Сейчас список заканчивался позицией номер двести четырнадцать.
Последней в длинном перечне побед Дмитрия Бальзамова до сегодняшнего дня числилась Надя из Подольска. Она была обозначена здесь как "Надя с длинными ногами в черных колготках и в коричневой мини-юбке".
С самого начала, еще в девяносто третьем году, как только в кабинет ему поставили первый персональный компьютер и когда он только начал создавать и восстанавливать по памяти этот список, Бальзамов принялся обозначать свои победы не паспортными Ф. И. О., а яркими характерными зацепками, вызывавшими в памяти мгновенные ассоциации. Ему было легче вспомнить некую "Таню с красной сумочкой", нежели Татьяну Вадимовну Алексееву, запиши Бальзамов свою сорок шестую победу не по запавшему в память аксессуару, а по ее анкетным данным. Эту красную сумочку Дмитрий на всю жизнь запомнил, когда Танечка свои трусики и колготки тогда в машине аккуратно в этот свой ридикюль положила, не потеряв и грамма рассудка в самый-самый страстный момент их короткого знакомства.
Итак…
Надя была двести четырнадцатая, теперь предстояло впечатать еще двоих. Иринку – переводчицу с четвертого этажа и Иринку – помощницу Вадика Несвата.
Бальзамов давно заметил, что в амурных делах девушки шли как бы косяками. То Ольги, то Маринок сразу пять подряд, теперь Ирина с четвертого этажа, с которой переспал в прошлый понедельник, и Ирина из офиса Несвата, которую возил на дачу после банкета.
Первую Ирочку, обозначенную номером двести пятнадцать, записал: "Ира в черном кружевном лифчике с бруликом". Записал, подумал минуту, и добавил: "Четвертый размер".
Иру из офиса Несвата записал очень коротко. "Ира – сигары".
Теперь на всю оставшуюся жизнь эта двадцатилетняя референтка из офиса его друга запомнится ему только тем, что курила сигару. И еще проделывала в постели с этой сигарой некие эротические манипуляции.
Ира-сигара.
Теперь он ее никогда не забудет. Не то, что позицию номер тридцать шесть.
Эту тридцать шестую Дмитрий тщетно пытался вытащить из недр памяти уже второй год, и все никак. Пыжился, тужился – но не вспомнить.
Тоже, угораздило его записать: "Наташа с задницей"… Ну и что? Как теперь припомнить, что за Наташа, и что за задница такая выдающаяся?
Вот урод, вот недоумок! Тоже мне примету записал!
И что же это за Наташа такая была?!
Что за год-то был?
Вот Верку – тридцать пятую позицию – помнил. "Верка в спортивном костюме – польский Адидас"… Тогда, в девяносто восьмом, многие девчонки и на дискотеки, и даже в рестораны в спортивном ходили. Мода такая была. А все равно вот запомнил эту крашеную блондинку… Под костюмчиком спортивным она вся такая мягонькая, вся такая гладенькая была.
И тридцать седьмую – Милу из Всеволожска – тоже запомнил…
А вот между ними – эту Наташку с задницей злополучную – ну просто напрочь позабыл.
Бальзамов достал из кармана коробку с французскими монпансье, положил парочку кисленьких бон-бонов себе в рот, откинулся в кресле, покачался в нем, прикрыв глаза.
Девяносто восьмой год.
Как же! Помнит он и этот праздник во Всеволожске, и эту Милу – юную художественную руководительницу Молодежного культурного центра, что на Котовом поле.
Его тогда послали сюжет снять для вечерних новостей.
Вообще, Бальзамов часто вспоминал это Котово поле – район маленького городка в тридцати километрах от Петербурга, вспомнил, когда сообщили, что во Всеволожске построен автозавод, где теперь собирают автомобили "форд". И всякий раз, как он видел на дороге эти аккуратные "фокус-покусы", Дмитрий припоминал и красавицу Милу. Какая она тоже была миленькая и аккуратненькая.
"А ей бы пошло ездить на "хэчбэке", – думал Бальзамов, провожая взглядом очередной всеволожский "фордик". – Где она теперь? Сколько лет прошло!" Сюжет, который его послали снимать, был актуально-политическим.
Горбачев, перестройка, гласность, новое мышление…
Сколько всякой разной накипи и дряни скрывалось за этими лозунгами?
– Понимаешь, Димыч, комсомолу разрешили заниматься коммерцией, – напутствуя в командировку своего журналиста, говорила Мама-Люба. – Самой партии не с руки деньги зарабатывать, так она комсомол на рынок торговать послала.
Мама-Люба была очень умна. И как это случается с одинокими стареющими умными женщинами, особенно в их творческой телевизионной среде, была порою несносной злючкой, готовой употребить всю свою власть, чтобы стереть врага в порошок.
Особенно мужчину или удачно вышедшую замуж женщину. А власть у Мамы-Любы имелась.
Главный редактор общественно-политических программ – это не хухры-мухры!
Внешне, для чужих глаз, Мама -Люба относилась к Бальзамову как мать.
Покровительственно, словно по-тренерски, когда опытный мастер, выискав в толпе талант, опекает и готовит его к рекордам. Но в глубине дущи Бальзамов всегда чувствовал, что эта стареющая одинокая баба просто влюблена в него и протежирует ему, питая туманную надежду, что между ними что-то может произойти. А что могло произойти между двадцативосьмилетним кудрявым красавчиком – выпускником факультета журналистики и сорокалетней женщиной, которая хною закрашивала седину?
Приличия и сдержанность не позволяли ей прямо сказать, мол, Димыч, давай напьемся и проведем вместе ночь! Нет, Мама-Люба возилась с ним, посылала его на самые интересные сюжеты, чаще других давала ему эфир… И ни словом, ни намеком…
– Надо не просто снять сюжет, как во Всеволожске комсомольский центр открывают, – говорила умная Мама-Люба. – Эти чинуши из райкома умеют пыль в глаза пустить, они мастера потемкинские деревни строить. Тебе надо нарыть там правду-матку, на чем деньги делаются, куда эти деньги расходуются, понимаешь?
Мама-Люба знала про жизнь более чем достаточно, чтобы быть циничной. Она была замужем за генералом из военной разведки. Он погиб в Афгане в восемьдесят втором году. Поговаривали, что сослуживцы мужа и помогли Маме-Любе сделать карьеру на телевидении. Так или иначе, но Мама-Люба была такой умной, что зрила в корень любой проблемы, как умеют глядеть далеко не все умные мужики.
– Там тебе будут показывать парадный вход, – говорила Мама-Люба Бальзамову, – а ты постарайся заглянуть с заднего, с черного хода, откуда помои выносят.